По дороге домой я прошел мимо дома Стива. Я знал, где он живет, хотя никогда у него не был. Но сейчас отец наверняка был на работе, а мать все еще в больнице, так что я решил, что ничего страшного.
Он заметил, что я иду, и когда я поднялся по ступенькам, уже стоял в дверях.
– Хрена себе! – сказал я, когда его увидел. – Это что вообще?
– Мне было положено быть дома к десяти, – сказал он тихо. – Я пришел в шесть утра.
– Это отец тебя так разукрасил?
– Заходи.
Я раньше никогда не был у него дома. Классный дом, мебель и ковры и полочки со всякой ерундой. Даже лучше, чем у Патти. Но у нее эти мелкие постоянно все крушат и ломают. Я сел на диван, осторожно, чтобы ничего не повредить. Надо же, мать в больнице так долго, а все равно все так убрано.
– Это отец? – спросил я опять.
Мало ли, может, я что-то упустил вчера, может, эти два отморозка до него все-таки добрались. Я совсем не помнил, как я попал домой, и вообще что было утром. Думаю, именно в тот день моя память и дала трещину.
– Только никому не говори, – сказал он. – Я расскажу, что это ночью, там, за рекой.
– Ладно.
Мне сложно было даже подумать, что кто-то мог захотеть ударить Стива. Ну, кроме меня самого, конечно. Я много сил потратил, чтобы все поняли, что я этого не хочу. Я разозлился. Стив был мой друг. Ни у кого не было права его бить, особенно так. И что с того, что он пришел домой в шесть, а не в десять? Пришел ведь, нет? Что за дурь, портить людям жизнь из-за таких глупостей? Я попытался представить, как меня бьет мой отец, и не смог. Да что там, представить, что он от меня требует быть дома к какому-то времени, и то не выходило.
– Он не собирался так сильно, – сказал Стив. Явно повторяя за кем-то. – Он очень из-за мамы переживает. И тут еще я. Я виноват, что об этом не подумал.
Как будто ему кто-то долго это твердил, пока он не запомнил. Не понимаю, почему Стив так спокойно говорил про такое. Попробовал бы кто-нибудь со мной.
– Что его реально взбесило, – продолжал Стив, – так это рыжие пятна на рубашке. Кажется, та… та девушка носила оранжевую помаду. Хотя я не помню, чтобы вот прямо оранжевую.
Мы долго молчали. Наконец Стив сказал:
– Расти-Джеймс, а зачем ты пришел?
Я открыл рот, но потом закрыл. Надо было сначала придумать, как ему лучше об этом сказать.
– Стив. Я думаю, что хорошо было бы какое-то время не оставлять Мотоциклиста одного.
– Зачем?
К этому я был не готов. Я уже собирался начинать его уговаривать.
– Ну… Мне так кажется.
На самом деле, мне даже вопрос такой в голову не приходил. Затем, что так надо.
– Мне кажется, за ним хорошо бы последить, вот и все.
– Я пас, – сказал Стив.
– Мне нужна твоя помощь, – сказал я.
У меня голова весь день была не в порядке. Началось это еще вчера ночью, когда Мотоциклист рассказал мне, почему я боялся оставаться один. Тогда мне показалось, что вокруг все плывет, что тротуар вот-вот накренится и сбросит меня. То есть я знал, что так не будет, но все равно не мог избавиться от этого чувства. А после того, как я получил монтировкой, я и видеть стал как-то странно, как будто сквозь кривое стекло. Мне это не нравилось. Очень не нравилось. Всю жизнь я боялся того, что в самом деле могло случиться. Что можно пощупать, от чего можно отбиться или убежать. Что денег не будет, что побьет кто-нибудь из старших, что Мотоциклист уедет насовсем. А вот страх перед чем-то, что я и назвать-то толком не мог, – это как? Как можно драться с тем, что вообще неизвестно что?
– Не могу ничем тебе помочь, – сказал Стив.
– Просто ходить за ним. Это недолго. Через реку он больше не пойдет. Вчера он пошел только потому, что я его просил. Он будет здесь, рядом. Мы больше ни во что такое не ввяжемся.
– У меня школа весь день.
– Ничего. Будем встречаться после школы.
– Ты можешь обойтись без меня.
– Нет, не могу.
– Попроси Биджея. Или Смоки.
Я почти выпалил «Да они меня на смех поднимут», но опомнился.
– Да ты что, им пока объяснишь. То есть они знают, что Мотоциклист типа крутой и все такое, но они же его не знают так, как мы с тобой.
– В смысле не знают, что он чокнутый.
Я вскочил, схватил его за ворот и припер к стене.
– Никогда! Никогда больше не говори то, что ты сказал.
И встряхнул его, чтобы получше запомнил.
– Понял?
– Понял, – сказал он.
Я отпустил его. И тут опять как будто ослеп, и накатила боль, как невыносимый шум в голове.
Я пополз по стене, хватаясь за воздух, которого мне вдруг стало не хватать.
Когда в глазах прояснилось, я увидел, что Стив стоит с испуганным таким выражением. Я видел, что он что-то говорит, но звук до меня не доходил. Потом вдруг включился.
– …с тобой происходит? – спрашивал он.
Был бы это кто еще, я бы просто посмеялся, ушел и забыл. Но ведь Стив же. Мы с ним с детства. К тому же я тогда был слишком усталый, чтобы делать вид. А может, потому Стив и был моим другом, а не, скажем, Биджей. Потому что со Стивом мне не нужно было постоянно держать марку самого крутого на районе.
Я сел и уронил голову на руки. В горле что-то как будто вспухло, и я снова увидел, как Патти уходит от меня по улице. Такое же было чувство. Как будто сейчас заплачу.
– Стив, – сказал я. – Никогда я тебя ни о чем не просил. Никогда никому не позволял тебя задирать. Никогда не стрелял у тебя денег. А сейчас прошу. Первый раз в жизни.
– Не проси. Все равно не буду.
Дальше я говорить уже не мог. Потому что знал, что если попробую, то действительно заплачу. Я не помнил, как это – плакать. Крутые не плачут.
– Расти-Джеймс, – сказал Стив.
Я не поднял голову. Он, кажется, собирался меня жалеть, а я не хотел, чтобы он меня жалел, потому что если бы он попробовал, то я бы ему врезал. Несмотря ни на что.
– Я пытался тебе помогать, – сказал он. – Но сейчас мне нужно о себе подумать.
Интересно, это о чем вообще.
– Ты – как шарик от пинбола. Туда, сюда, от борта, никогда не задумываешься, где ты, куда стремишься, что будет, когда ты там окажешься. Мне надо думать за себя. Я не могу думать и за тебя тоже.
Я не понял, к чему он клонит. И
