— Можно просто «Валентин», а то имя-отчество уж больно серьёзно звучит, — смущённо улыбается парень.
— А вы, значит, хотите, чтобы несерьёзно? Впрочем, как хотите. Итак, Валентин, расскажите нам о том, что же всё-таки случилось, и кто такая эта девушка, эта ваша Шанталь.
Звезда внимательно посмотрел сперва на меня, а потом на Максимова. Похоже, мы наконец-то дожили до серьёзного разговора, подумалось мне.
И он начал говорить:
— Это началось год назад. Я упоминал о том, что моя мама была человеком добрым, но очень нервным. Она волновалась за меня, боялась, что я останусь один, и обо мне некому будет позаботиться. Поэтому она постоянно твердила мне о том, что мне нужно непременно получить образование, и вообще остепениться, найти хорошую девушку, жениться… Вы понимаете.
— Продолжайте.
— Да-да… А я, вы знаете, никогда ни к чему такому не стремился. Всегда был романтиком, мечтателем, любил читать, пробовал писать… Конечно, я не писатель, но…
— Это имеет отношение к делу?
— Пожалуй, — юноша улыбнулся. Я мельком глянул на Максимова, но чёртов профессор продолжал «играть в молчанку».
— Вы говорите загадками, мой дорогой, э-э, Валентин. А время, между прочим, материя конечная. Так что я бы попросил вас излагать свои мысли в более живой манере. Всё-таки вы на допросе.
— Конечно. Понимаете, Герман Сергеевич, наша жизнь — не более, чем иллюзия…
Ну вот, началось, подумал я.
— …иллюзия, — невозмутимо продолжал Звезда, — которую каждый из нас создаёт сам. Неважно, кем человек работает, кем себя считает… Так или иначе он создаёт иллюзию того, что обычно называют жизнью…
— Это вы, дражайший, Ричарда Баха начитались, — заметил я не без ехидства, как вдруг случилось чудо: профессор Максимов ожил.
— А почему вы так считаете, скажите на милость? — спросил наш кучеобразный друг. — Вы вообще какой веры?
Да что он мелет, что за чушь он порет, какая ещё вера?!
— Как вам сказать, профессор, — Валентин призадумался. — Думаю, господин Кастальский не одобрит экскурса в эту область моих мыслей… А что до веры, так я православный, конечно.
Я отпил из стакана и махнул рукой:
— Бог с вами, излагайте.
— Хорошо, — Валентин кивнул. — Скажите, профессор, можно ли назвать реальным то, что вы видите?
Максимов фыркнул:
— Глупый вопрос. Конечно можно.
— А отчего вы в этом так уверены? Чем вы доказываете это?
— Вы задаёте бессмысленные вопросы, юноша, — высокопарно заявил высокомерный пузырь. — Мне незачем что-либо доказывать. Я, знаете ли, материалист и не верю во всякие там предрассудки. Я прочёл столько книг, сколько вам и не снилось. Я, на минутку, профессор. Реальность существует по своим законам, которые в основной своей массе давно описаны учёными.
— Выходит, окружающий вас мир реален, потому что подчиняется правилам, составленным людьми?
— Можно и так сказать.
— А что если некто видит мир иначе, чем его видите вы?
— Это значит, мой юный друг, что этот некто, вероятно, подвержен психическому расстройству или даже расстройствам. Увы: в наши дни это отнюдь не редкость, уж поверьте профессору психиатрии.
— Я ждал от вас подобного ответа. Но вот вам конкретный пример: расскажите нам, профессор, что вы видите на этом столе?
До сего момента я словно пребывал в какой-то странной дрёме; должно быть, меня попросту сморило. Но когда Валентин задал Максимову этот вопрос, я отчего-то почувствовал себя неуютно, словно откуда-то потянуло сквозняком.
— Воля ваша, Валентин Иосифович, но вы действительно задаёте очень странные вопросы, — покачав головой, ответил профессор: — Это же очевидно. На столе лежит папка с вашим делом, блокнот господина Кастальского и ручка, принадлежащая ему же. Вот и всё. Или вы полагаете, что там может быть что-то ещё?
Нет — это был уже не сквозняк. Это был арктический холод. И всё моё существо, дрожавшее от этого холода, в тот же миг взвыло:
«А стакан?!»
И тогда, с ужасом, достойным По, я обнаружил, что никакого стакана на столе нет.
— Но… Но как же… Как же так…
— Что случилось, Герман Сергеевич? — осторожно спросил Максимов. Он явно чувствовал себя неуютно.
— Там же… Там… Там был стакан! — выпалил я наконец. — Я пил из него воду! Холодную! Только что!
— П-помилуйте, голубчик, о чём вы? — Максимову определённо было не по себе, но, боясь обидеть меня (или вывести из себя?), он старался говорить спокойно и даже ласково: — Какой стакан? Никто стакан не приносил… За всё то время, что мы здесь сидим, никто не входил и не выходил… А скажите, Герман Сергеевич, вы сейчас его видите?
Я покачал головой, и профессор успокаивающе загулил:
— Ничего-ничего, Герман Сергеевич, бывает. Ведь жара какая, а? Да и устали вы наверняка, всякое могло пригрезиться. Знаете, это как миражи в пусты…
Он заикнулся на полуслове. Потом вдруг поднял на меня совершенно безумный, полный потустороннего страха взгляд.
— Вы его видите? — прошептал профессор загробным голосом.
— К-кого?
— Стакан! — отчаянной чайкой крикнул Максимов, и от этого крика у меня зашевелились волосы на спине.
Я посмотрел на стол — но нет, нет, никакого стакана на столе не было!
— Нет… Не вижу…
Лицо профессора исказилось какой-то странной мукой. Он посмотрел на меня, потом на стол, потом опять на меня, и спросил:
— Что вы сейчас видите, Герман Сергеевич?
— Да как вам сказать… — мне стало даже жаль старого глупого индюка, попавшего, очевидно, в тот же суп, что и я: — Ничего, профессор. Только вы как-то странно на меня смотрите.
Он было затих, а потом вдруг побагровел и стал хватать ртом воздух, до белизны костяшек сжав подлокотники стула. Удар, подумал я, это удар. А я ведь даже не врач… Помрёт ведь несчастный, на моих глазах помрёт. Я не любил профессора, но никогда не желал ему смерти. Всё-таки человек я довольно гуманный, примерно шестидесятипроцентный филантроп.
Но Максимов, похоже, потихоньку приходил в себя.
— Мама, — сказал он тоном человека, которому подмигнуло увиденное им привидение.
— Теперь вы понимаете, господин профессор, что я хотел вам сказать? — спросил старика Звезда, всё это время хранивший невозмутимое молчание.
— Признаться, не вполне… Но…
— А вы, господин психолог?
И тут я вспомнил.
— Насыщение пятью хлебами — да? Это ведь тоже так было?
Юноша улыбнулся.
— Ну, может быть. Почти.
И вот два учёных мужа сидели, попеременно глядя то на стол, то друг на друга, а загадочный молодой человек только снисходительно улыбался.
…
После примерно пяти минут, которые потребовались нам для того, чтобы прийти в себя, Максимов спросил:
— То есть вы имеете в виду,
