– Я куплю себе змею! Или черепаху! Но тебя я не прощу! Иди! Иди на хрен! Иди… на хрен! Навсегда!
И пошел, насвистывая этот мотив. Простой, но легко запоминающийся мотив очень быстро стал популярным. Его напевали и насвистывали чуть ли не все. А Ворониха слышала в этом издевку над ней. Ей чуть ли не в лицо смеялись. За спиной – точно. А в лицо насвистывали этот самый мотив: «Иди на хрен! Навсегда!»
Девушка кинулась за утешением и защитой к Агроному. Его нелегко было найти, еще сложнее было к нему прорваться. Люди ее очень явно не хотели допускать до Агронома, этим отвлекая его от более важных, с их точки зрения, дел. Но, с ее точки зрения, такое недопустимое поведение всех и такое отношение к ней были просто категорически неприемлемы. Потому она рвалась к Агроному очень решительно. А перечить магу крови, пусть и не очень сильному и не слишком умелому, но очень злому, а зная ее сестру, можно было предположить, что не совсем вменяемому, было не только опасно, но и безрассудно.
Агроном выслушал девушку, молча, с отрешенным видом, постоянно смотря куда угодно, только не на нее, чужими глазами.
– Слушай, краса, давай вечером пересечемся, обсудим? Хорошо? Видишь, запарен я немного. В голову ничего не лезет! Давай, до вечера!
И тут же вскочил на коня, ускакал. Даже не поцеловав на прощание. Девушка готова была разрыдаться от обиды. А тут еще кто-то со спины крикнул:
– Ты кто такой? Давай – до свиданья!
Девушка мгновенно вскипела, обернулась, готовая порвать наглеца в клочья, но оказалось, что это страж гнал взашей какого-то оборванца, что решил просить подаяния у богато одетых господ.
Девушка напрасно искала извозчика, что привез ее сюда, в эту вытоптанную Пустошь, где велась какая-то воинская суета, для нее не особо и понятная. Хотя ее отец и был очень умелым воеводой, но сама Ворониха больше увлекалась пирами, турнирами, скачками, вечеринками, зваными ужинами и другими мероприятиями, где можно было пообщаться с такими же веселыми и неглупыми молодыми людьми, как она. А вся эта воинская суета потных, вонючих мужиков ее раздражала. Их тупые морды, телячьи глаза, что пялились в вырез ее платья, их приоткрытые вонючие рты, корявые речи – всё доводило ее до исступления.
Оборванец, прогнанный стражем, впрягся в какую-то легкую двухколесную коляску, тихо и вкрадчиво обратился к Воронихе:
– Моя госпожа не желает доехать до города? Вмиг домчу!
– Ты? Без коня? – удивилась девушка.
– Не сомневайтесь, госпожа! Моя повозка очень легкая на ход. И мягкая. Видите эти струны жил? Они смягчают ход повозки на неровностях дороги. Как на лодке поплывете.
Не то чтобы Ворониха поверила этому оборвышу, сколько у нее не было другого выбора. Но она сама удивилась и признала правоту впряженного в двуколку мужика. Он легко бежал по дороге, без видимых усилий ведя за собой повозку, а сама девушка совсем не страдала от ям и бугров, покачиваясь на сиденье, как в лодке.
Извозчик привез ее, по ее просьбе, к Казначейству, где старшая сестра Воронихи – Чума Погибель Тварей – заверяла знаки Казначейства своей магией крови. Девушка бросила извозчику серебрушку, так он чуть мостовую лбом не пробил. Девушка бегом взбежала по ступеням, убегая от назойливых грязных рук мужика, извозчика, что хотел то ли испачкать ей платье, то ли залапать ее за ноги.
Сестра как раз разминала спину, покачиваясь из стороны в сторону, выпятив уже довольно заметный животик.
– А, Иди-на-хрен-навсегда? – вместо приветствия, бросила Чума. – Допрыгалась?
– И ты? – разозлилась Ворониха. – Что вы все на меня окрысились? Чем я так вам всем… Ты же сама! Под того старика!
– Дура! Ох, какая же ты дура! Просто бестолочь! Уж слишком батя тебя избаловал! Да не с того конца, да не за то ты схватилась, овца! – качала головой Чума, поправляя платок.
– Сама овца! Сучка! Перетрахала все, что движется! Живет с двумя мужиками, понесла от третьего, а мне указывает! Да пошла ты! – вскипела Ворониха.
– Я тут работаю, – вздохнула Чума. – Это ты пришла сюда. Так что – иди-ка ты отсюда! Навсегда!
Ворониха, в ярости, вылетела из Казначейства. И наткнулась опять на того же мужика, что так и ждал ее со своей легкой и мягкой коляской. Ворониха запрыгнула в повозку, крикнув:
– Гони!
– Куда? – спросил мужик, впрягаясь в упряжь.
– Прочь отсюда! – И девушка разрыдалась.
Но через несколько минут, не в силах больше переносить взгляды людей, их ухмылки, она велела отвезти ее домой. В таверну, где снимала комнату.
Ей казалось, что все люди только и делают, что обсуждают ее позорное изгнание. И кем? Каким-то мужиком безродным? Да что со всеми этими людьми? Им заняться больше нечем? Что, на ней свет клином сошелся? И этот ненавистный мотивчик, этой ненавистной песенки! Всюду!
Нет, конечно. Люди больше глазели на ее извозчика и его коляску, чем на девушку. Да и свежестью и красотой самой девушки люди любовались, совсем не зная ее. И насвистывали или без слов, не зная их, напевали модный мотив, совсем не вникая в отношения знати. Им бы со своими бедами разобраться. Но город бурлил жизнью. И это поднимало людям настроение. А если душа полна энергии, то почему бы не спеть веселую, свежую песенку про змею и черепаху?
Ворониха проплакала до вечера. Вечером забежал Агроном. И буквально справил с ней нужду. Быстро, на бегу. Без ласк и особых изысков. Как мужик какой. Когда она пыталась донести до него, как ей нехорошо, он зарычал, почти по-волчьи взвыв, закатывая глаза и схватившись за голову, будто от невыносимой головной боли. Убежал, одеваясь на ходу, сославшись на дела и свою загруженность.
Ворониха плакала всю ночь. Она поняла, кем она была для Агронома. Девкой. Игрушкой постельной. А чем она заслужила такое отношение? Чем? Что хотела его? А как его не хотеть? Красивый, статный, знатный! Достоинство сквозит в каждом взгляде, в каждом жесте! От его вида у Воронихи ноги слабели, а меж ног становилось горячо-горячо и мокро! Она готова была на что угодно для него! Исполняла все его желания и прихоти, хотя до сих пор болела челюсть и больно было не только ходить, но и сидеть! Но разве она брала монету за это? Разве она была чем-то обязана этому циркачу, когда полюбила Агронома? Она и шла ему рассказать, что полюбила, что не может больше быть с Корнем.
А Агроном? Она для него никто. И это обидно! Не
