– С удовольствием, капитан. Только прежде скажите, вы за кого?
– За кого я?
– Да.
– Черт! За короля!
– Так-так, за короля и господ принцев или же за короля и кардинала?
– Кардинал – шут гороховый, и мне нет до него никакого дела, как и до соломенной оплетки на вашей шляпе.
– Чудесно! Значит, вы с нами заодно, капитан.
– Всей душой и телом. А вы-то сами за кого?
– За короля и господ принцев.
– И я, черт возьми!
– Просто замечательно! Вот, капитан, держите-ка эту оплетку – приладьте к своей шляпе.
– Лучшего и не пожелаешь! – отвечал наш герой, затягивая оплетку вокруг тульи своей шляпы. – Ну а теперь-то расскажете?
– Обо всем, что вашей душе будет угодно.
– Великолепно! Ваше здоровье, мэтр Паризо!
– И ваше, капитан Андре!
– Начнем с Фронды.
– Сейчас, сей же миг.
– Слушаю.
– Обещаю рассказать все как на духу, благо я своими ушами слышал, как возникло это слово. Так что вот вам, дорогой капитан, моя история вкратце. Явился я на днях в суд по делу против одного лавочника с Пергаментной улицы, с которым затеял тяжбу. Сижу себе в кабинете дознаний, а тут аккурат судебный советник Башомон идет мимо с какими-то чинодралами. Они-то ему и говорят: народ-де шибко недоволен и, ежели двор не опомнится, быть беде. А он им в ответ: бунтовщики, мол, как дети малые – сидят по парижским канавам да постреливают из пращи, и как только завидят полицейского в штатском, мигом врассыпную, а когда того и след простыл, они снова тут как тут.
– Гм! Дело нешуточное, – проговорил капитан. – Этот советник Башомон, должно быть, ставленник его преосвященства.
– Он рьяный приспешник кардинала. Так что слово не воробей… и название, которое подбирали себе враги Мазарини, родилось само собой. Так они и сделались пращниками – фрондерами. С той поры и вся Фронда, и шляпы, и перчатки, и веера, и даже хлеб…
– Черт! И когда же возникло это злополучное слово?
– Тому уж дней десять!
– Так давно? В таком случае кардиналу и впрямь стоит поостеречься.
– Правда?
– Еще бы! Ваше здоровье, мэтр Паризо!
– И ваше, капитан!
– Благодарю! А теперь, господин Паризо, прошу вас, скажите-ка, а что за событие вызвало столь сильное народное брожение и, главное, с чего это все так дружно кричат: «Да здравствует Бофор!»?
– Просто одно без другого не бывает, дорогой капитан.
– О, надо же!
– Такие вот дела. Да вы послушайте!
– Я весь внимание и впитываю каждое ваше слово.
– Вы льстите мне, капитан.
– Ничуть, уверяю вас.
– Вы, верно, в курсе, капитан, как арестовали герцога де Бофора?
– Да, во дворце кардинала пять лет назад, а потом препроводили в Венсен.
– В крепостную башню, где ему было суждено просидеть, может, всю жизнь…
– Простите, мэтр Паризо, но почему вы говорите о заключении-бедняги герцога в прошедшем времени?
– Сейчас узнаете, капитан.
– И то верно, валяйте дальше.
– Узника сторожили восемь солдат с офицером – они ходили за ним по пятам и для пущей верности даже спали в его каземате.
– Черт побери, какая осмотрительность! Знать, кардинал здорово боялся, как бы он не сбежал!
– Боялся спасу нет! Но толку-то. Преданность простолюдина сыграла злую шутку с хитроумным кардиналом.
– О-о, это уже интересно!
– Того простака когда-то арестовали за то, что он убил кролика в охотничьих угодьях своего сеньора, а герцог де Бофор благодаря тогдашнему своему влиянию и могуществу избавил бедолагу от каторги. Так что бедняга проникся безграничной признательностью к своему избавителю. И когда даже друзья отвернулись от герцога, только он один и вспомнил о нем и поклялся вернуть свободу тому, кто сохранил его собственную.
– Надо же, вот так история! И что же сделал этот славный малый?
– Герцог не смог заполучить с собой ни одного из своих слуг. Господин де Шавиньи, комендант крепости, был его личным врагом. Так что бежать, казалось, не было никакой возможности. Но малый, о котором мы ведем разговор, не пал духом. Условившись кое с кем из друзей герцога, он отрекомендовался офицеру, специально приставленному охранять узника. Того офицера звали Ла Раме. Нашему малому удалось втереться к нему в доверие. И скоро Ла Раме уже во всем полагался на него, настолько тот стал незаменим. Он взваливал на себя самую тяжкую работу, безропотно сносил чванство и издевательства тюремщиков. Больше того, он внушил живейшую неприязнь герцогу, и тот возненавидел его всей душой.
– А малый-то был не промах!
– Еще тот шельмец, вы даже не представляете! Но, несмотря на нарочитое обоюдное отвращение, которое герцог с его новоиспеченным тюремщиком, как вы догадываетесь, питали друг к дружке по взаимной договоренности, притом что их хитрость никто не заметил, свой план побега они обмозговывали с завидным терпением и хитроумием, так что и комар носа не смог бы подточить, ни на миг не забывая о том, кому что надлежало делать.
– Да уж, лихо!
– Свой замысел они решили осуществить первого июня.
– То есть дело было вчера?
– Да, вчера, капитан. Аккурат в назначенный день господин де Шавиньи собрался наведаться в картезианский монастырь и отбыл в означенном направлении. И в то самое время, когда стражники ушли из герцогского каземата отобедать, герцог испросил у Ла Раме дозволения прогуляться по нижней крытой галерее, под своим казематом. Офицер дал согласие и взялся его сопровождать. Меж тем наш мнимый тюремщик, сославшись на легкое недомогание, только пригубил вино со своими сотрапезниками, откланялся и запер их на замок. Засим прокрался на галерею и позапирал все двери и там, после чего они на пару с герцогом связали Ла Раме по рукам и ногам и заткнули ему рот кляпом, так что препятствовать их побегу он уже не мог никоим образом. Герцог де Бофор мог бы его убить, но ему претило проливать кровь, и он предпочел оставить тому жизнь. Однако ж веревки, которыми обвязались узник с тюремщиком, оказались коротковаты, и беглецам пришлось прыгать в ров с громадной высотищи. Герцог потерял сознание. Тюремщик же, придя в себя, мигом собрался с силами, взвалил герцога себе на плечи и дотащил его до условленного места, где беглецов поджидали пятеро сообщников, – те и перебросили ему другие веревки. Тюремщик накрепко обвязал ими герцога, обвязался сам, и сообщники
