Заметив две человеческие фигуры, скорее передвигавшиеся ползком, чем шагом, по ходившей ходуном палубе, на которой им удавалось удерживаться ценой неимоверных усилий, толпа взорвалась криками ужаса и жалости.
Те двое, мало того что цеплялись друг за друга, еще и умудрялись как-то удерживать легкую корзину. Добравшись с грехом пополам до брашпиля, от которого осталась одна лишь голая тумба, парень с девушкой поднялись на ноги, отчаянно припали к тумбе и, воздев над головами корзину, показали ее толпе. Парень что-то крикнул, но, невзирая на близость к берегу, из-за рева ветра слов было не разобрать; девушка сложила руки в мольбе, словно взывая к состраданию очевидцев этой душераздирающей сцены.
Люди на берегу разглядели в корзине младенца – крохотное годовалое розово-беленькое тельце.
Всех тут же охватила тревога и жалость. Несчастный отец, очевидно, взывал о помощи своему чаду – о том свидетельствовали его отчаянные жестикуляции, искаженное в тревожной муке лицо, а также плач девушки.
Но что поделать? Как прийти на выручку несчастным? Броситься в море? Да ведь это означало почти верную смерть, и без всякой надежды на спасение бедного младенца.
Вот уже корабль почти достиг скал; еще несколько мгновений – и неужто все, конец?
Вдруг из толпы, распихивая всех, кто стоял у него на пути, вырвался какой-то малый крепкого сложения, обнаженный по пояс.
– Клянусь честью бретонца! – воскликнул он. – Неужели мы позволим погибнуть этому ангелу божьему, даже не попытавшись его спасти? – И, повернувшись в сторону корабля, крикнул таким зычным голосом, что терпящие кораблекрушение просто не могли его не услышать: – Держитесь! Я иду!
– Держитесь! – подхватили его подручные. – Дэникан спасет ребенка!
Дэникан, с такой непосредственностью решивший попытать удачу в этом безнадежном деле по спасению младенца, слыл на острове лучшим пловцом; народ не раз видел, какие чудеса выделывал он, когда плавал. Как будто вода была его родной стихией.
Не теряя ни мгновения, отважный пловец обвязался вокруг пояса длинным, исключительно крепким и надежным линем; затем, передав свободный его конец зрителям, которые догадались о его намерениях и, не долго думая, схватились за линь, он вдохновенно перекрестился, решительно направился к песчаной отмели и кинулся в громадную волну – она подхватила его, с грохотом обрушилась на берег, а потом с невероятной скоростью устремилась назад.
Две или три минуты – целую вечность в подобных условиях – свидетели этого небывалого поступка с замеревшим от страха сердцем силились разглядеть храброго буканьера. Казалось, он сгинул навсегда, но вскоре они заметили его голову, мелькавшую светлым пятном среди пенных волн; он изо всех сил плыл к кораблю и уже находился в нескольких саженях от него.
Крик радости сорвался с онемевших уст очевидцев, и тут он перерос во всеобщий восторженный возглас: люди увидели, как неустрашимый Дэникан, наскоро перебросившись короткими словами с терпящими кораблекрушение, повернул обратно к берегу с закрепленной на голове корзиной, покрытой сверху брезентом, чтобы уберечь младенца от волн и брызг.
Спаситель, явив пример несравненной смелости, благополучно справился со своей задачей лишь отчасти – он должен был еще вернуться назад, притом что ему по-прежнему угрожали огромная опасность и верная смерть.
Дэникан был человеком рассудительным, а главное – находчивым: он отвязал конец линя, обмотанный у него вокруг пояса, и намертво закрепил его на корабле, и как только линь, натянувшись втугую, показался над волнами, наш храбрец ухватился за него обеими руками и подтянулся вверх, почти встав стоймя; и так, перебирая руками, он в этой величественной позе стал продвигаться в сторону берега. Иной раз волны захлестывали его с головой, но Дэникан не ослаблял хватки, невзирая на страшные удары, которые обрушивались на него со всех сторон; вода жгла ему глаза, слепила его, хлестала плетьми по голому телу – он же не обращал на это никакого внимания. Таким образом мало-помалу Дэникан наконец достиг берега, где зрители, завороженные беспримерным мужеством и хладнокровием буканьера, подхватили его, почти обессиленного, на руки.
Ребенок был спасен!
Те двое, что так и остались на корабле, тревожными взглядами провожали пловца, продвигавшегося обратно к берегу; увидев, как он добрался до него, они воскликнули от радости и кинулись друг другу в объятия. Но уже в следующий миг они в ужасе отпрянули друг от друга: корабль наскочил на подводные скалы – за страшным ударом последовал оглушительный скрежет, и вода с глухим зловещим воем шальным потоком устремилась в трюм.
Двое молодых людей как будто обмолвились меж собой короткими словами и еще раз обнялись, словно прощаясь навеки; следом за тем в руке парня блеснул кинжал – и в мгновение ока пронзил шею девушки; она содрогнулась всем телом, опустила голову, похожую на белесое пятно, на плечо своего убийцы и устремила на него, прямо в лицо, последний взгляд, полный любви и выстраданной радости; кинжал сверкнул еще раз – и окровавленный клинок вошел по самую рукоятку парню в грудь.
С минуту он стоял совершенно прямо и неподвижно, обратив взор к небу, потом опустил голову, поцеловал в последний раз бледное чело своей спутницы, с неимоверным усилием поднял ее на руки, решительно шагнул на край кормы судна – и бросился вместе с бесценным своим грузом в пучину. Так они и канули на пару в клокочущие волны – навсегда.
В тот же миг чудовищная волна накрыла корабль, он содрогнулся всем корпусом от носа до кормы – послышался зловещий скрежет; тщетно перепуганные наблюдатели пытались разглядеть судно: оно исчезло, разбившись вдребезги о скалы, и лишь поодаль от них волны терзали редкие доски – жалкие обломки, что только и остались на плаву от прежнего красавца-корабля, чье имя было тайной.
Прошли годы – время поглотило воспоминания о той горькой беде, и она была напрочь забыта, по крайней мере так казалось.
Дэникан не пожелал расстаться с ребенком, которого спас благодаря чуду; он взял его к себе и возлюбил как собственное чадо. Человеку свойственно крепче привязываться к другому человеку той помощью, которую он ему оказывает, нежели той, которую от него получает. Нелюдимый буканьер, своего рода дикий зверь, привыкший жить затворником, испытывал несказанное счастье, когда после очередной кровопролитной экспедиции против испанцев или трудной охоты на буйволов в саваннах его по возвращении
