Этими тремя путниками были герцог де Ла Торре, герцогиня и донья Виолента, их дочь.
Олоне провожал их тревожным взглядом до самого дома, пока их было видно. Засим его глаза уперлись в дверь комнаты; он покраснел от волнения, кровь, с силой приливавшая к сердцу, вздула вены так, что они готовы были лопнуть. По телу молодого человека пробежала дрожь; он прислушивался к малейшим звукам, силясь распознать, что они означают. Наконец в соседней комнате послышались шаги – молодой человек глубоко вздохнул: ему не хватало воздуха. За дверью раздались тихие голоса, потом она открылась, и в комнату к больному вошли.
Это был герцог де Лa Торре – один. Следом за ним прошел Дрейф, но Олоне его не увидел: он снова упал на койку – почти без сознания.
Однако молодой человек собрался с духом и совладал с этой временной слабостью; его воля, более сильная, чем боль, придала ему сил, и он поднялся, встреченный улыбкой на устах достопочтенного посетителя, который ничего не заметил и шел к нему с видом, исполненным признательности.
Их встреча, как того и следовало ожидать, была сердечной, но совсем не фамильярной. Все время, пока она продолжалась, Дрейф держался в сторонке и, погруженный в раздумье, молчал, не сводя с больного глаз, глядевших как-то странно.
Через десять, от силы пятнадцать минут, что длилась их беседа, герцог де Ла Торре извинился за то, что, к великому своему сожалению, не может остаться дольше, поскольку герцогиня с дочерью дожидаются его, прогуливаясь по берегу, и удалился.
Олоне тут же повернулся к окну, наклонился к нему так близко, как только мог, и через некоторое время его упрямый взгляд остановился на группе из трех человек, неспешно направлявшихся обратно к дому губернатора.
Пока молодой человек мог видеть эту троицу, он оставался неподвижным и неотрывно следил за нею жадными глазами. Когда же все трое скрылись из вида, он бессильно откинулся назад, издал вздох, больше похожий на всхлип, закрыл глаза и сквозь чуть приоткрытые бескровные губы будто выдохнул слабым голосом одно-единственное слово:
– Ушла!..
Дрейф очень внимательно следил за каждым его движением; он расслышал слово, которое промолвил его брат. Старый Береговой брат безрадостно покачал головой.
– Что еще за дурацкая бабенка вскружила ему голову? – пробурчал он. – К чертям собачьим этих баб, вот куда! Только и могут, что сводить с ума самых стойких! Даже не знаю, как тут быть! Впрочем, пора все расставить на свои места. Не то мальчишка, не ровен час, отдаст Богу душу, а это надорвет мне сердце. Уж больно полюбился мне он, славный мой товарищ!
Дрейф медленно подошел к постели, на которой лежал молодой человек, и положил ему руку на плечо.
Тот мгновенно открыл глаза.
– Чего тебе? – спросил он.
– Хочу знать, что с тобой творится.
– Ничего, просто плохо мне.
– Врешь и все что-то скрываешь.
– Скрываю? Я? – вздрогнув, удивился он.
– Да-да, знаю, скрываешь.
– Ты? Откуда?!
– Будто сам не догадываешься, – с иронией заметил он. – Или, может, сказать?
– Не надо! – встрепенулся молодой человек.
Дрейф пожал плечами.
– Да ты у нас влюбился! – продолжал он.
Молодой человек дернулся, словно его змея укусила, лицо у него исказилось и сделалось мертвенно-бледным, в глазах появился блеск.
– Да будет! – глухо возразил он.
– Так и есть, – спокойно отвечал Береговой брат.
– И что теперь? – нерешительно спросил Олоне.
– Как что? – добродушно сказал Дрейф. – Тебе худо, и ты мой брат. И по годам в сыновья мне годишься. К тому же на всей Большой земле у тебя только один друг и есть – я. И мне не хочется видеть, как ты изводишься, не взяв на себя хотя бы половину твоих мук.
– Прости, брат, – проговорил молодой человек, протягивая ему руку.
– Хорошо, но при одном условии.
– Каком?
– Откройся мне! Расскажи все как на духу! И ничего не бойся! В моем лице ты найдешь нестрогого исповедника. Только я и сумею облегчить твою душу и отпустить все грехи.
– О! – с волнением выдохнул молодой человек, хватаясь руками за лицо и пряча слезы. – Если б ты только знал, как мне плохо! Видишь, я плачу.
– Вижу, – с не меньшим волнением ответствовал флибустьер. – Тебе и впрямь нехорошо, раз слезами так и заливаешься. И слезы твои падают мне на сердце и точно так же жгут его. Сказать по правде, – прибавил он со странным выражением, – они иссушают его, да так, что, глядишь, оно скоро превратится в бесчувственный камень.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего, – отрезал он, пожав плечами. – Забудь! Иной раз я и сам не знаю, что говорю. Вернемся лучше к тебе.
– Как скажешь. Так что же ты хочешь знать?
– Все. И первым делом – историю твоей жизни. Ведь я тебя совсем не знаю, – пояснил он с улыбкой.
– Увы, брат, я и сам-то себя как следует не знаю. Я найденыш, а вернее, подкидыш. Вот и вся моя история.
– Ну и ну! Да неужели! У каждого человека есть своя история, хоть бы и самая захудалая.
– Ладно, расскажу, что знаю. Это совсем немного.
– Давай валяй, а там поглядим.
– Ну, раз тебе так хочется, пожалуйста.
– Погоди-ка, – прервал его Дрейф. И, повысив голос, крикнул: – Эй, Данник!
Появился великан.
– Вот тебе четыре фляги. Бери и отправляйся с дружками в таверну – можете погулять до захода солнца! Только не забудьте перед тем запереть все двери в доме. Если же кто будет спрашивать, какие вести, говорите: Олоне, мол, спит, а меня нет дома, ну и вы по такому случаю решили малость кутнуть, благо я выставил вас вон и ключи забрал с собой. Понятно?
– Еще бы! – обрадовался работник, и его широкое лицо расплылось в улыбке. – Не дурак! Так где, говорите, ваши фляги?
– Вон там, а теперь бери ноги в руки – и вперед на нижних парусах, а то время не ждет!
– Есть, капитан! Будьте покойны, даже не сомневайтесь!
Великан поклонился, развернулся с геометрической точностью кругом и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Через несколько минут он и его дружки уже маячили на берегу, бойко направляясь в сторону ближайшей таверны, до которой они
