Лязгнул засов, скрипнула стальная дверь, в камеру вошел караульный. В руках у него была миска с какой-то серой кашей. Он кивнул мне, затем украдкой выглянул в коридор, подошел ближе и протянул миску. Я взял.
– Нормально все? – знакомой фразой поинтересовался тот.
– Порядок, – пожал плечами я.
Он обернулся на дверь, немного наклонился ко мне и заговорщицким тоном спросил:
– Слышь, а че это она?
Я не понял вопроса и слегка скривился.
– Ну, эта… Как ее? Регеций!
– Кто?
– Ну, Регеций.
– Какой Регеций?
– Не какой, а какая! Ну, Аглая Рудольфовна. Завэкспсихмед.
– Завэкс… Кто?!! – мне начинал надоедать этот непонятный диалог, и я слегка повысил голос.
– Да не ори ты! – шикнул караульный и обернулся на дверь, – Ну, баба эта, с которой ты полдня трындел. Ты че, не знаешь кто это?
– Понятия не имею. А что?
– Не гони, – гикнул бугай, – Это завэкспсихмед наш!
Я удивился тому, как такой большой, неуклюжий человек, с лицом, не отягощенным интеллектом, ловко выговаривает такое сложное слово. Причем оно было сложным как для произношения, так и для понимания. Пришлось уточнить.
– А что такое завпсихмед?
– Не-е-т, брат, – он растянулся в блаженной улыбке, – Не завпсихмед. Завэкспсихмед!
На последнем слове парень сделал особенный акцент и ткнул указательным пальцем в потолок.
– И что это значит?
– Это значит, что ты не простой псих. Там, после того, как тебя увели, такой консилиум собрался! Я за пять лет здесь ни разу такого не видел. Даже Литвиненко сюда пришел! А он, на моей памяти, тут один раз всего был! И то для того, чтобы по морде Костенко дать, когда тот бухой на работу приехал и его «мерс» на парковке помял.
Он смолк и стал буравить меня пытливым взглядом.
– Так что ты хочешь от меня услышать, я не пойму?
Бугай почесал репу. Он думал, и было видно, что очень старается. А когда подумал, сказал:
– Ну, не знаю. Просто интересно кто ты такой.
– Семенов я.
– Да это я и без тебя знаю. Блин, ну скажи! Интересно же! Или буду бить.
Я отставил в сторону миску с кашей. Судя по его внешнему виду и уровню интеллекта, он мог и умел бить. Возможно, сильно. А у меня еще сломанный нос не до конца сросся. Поэтому я пожал плечами и, стараясь говорить как можно более мирным тоном, сказал:
– У меня диагноз необычный. СПС после полной обструкции повышенной сензитивности. Кажется как-то так. Могу ошибаться.
Парень искривил губы, выказывая то ли понимание глубины вопроса, то ли уважение к необычному диагнозу. В любом случае, бить он явно передумал. У меня отлегло, и я решился уточнить:
– Так что, все-таки, значит завэкспсихмед?
– Заведующая Отделением экспериментально-психиатрической медицины. Новое, короче. Недавно открыли. Года два назад где-то. Они напрямую Минздраву подчиняются. Все, типа, засекречено наглухо. Типа, лечат нетрадиционными методами. Ну, не лекарствами там, а херней всякой. Понял?
– Какой еще херней? – настороженно поинтересовался я.
– Не, ну там базарят постоянно друг с дружкой, сюси-пуси, туда-сюда. Я точно не знаю. Говорю же – секретно все. Никому не говорят. Но трупы оттуда регулярно в морг таскаем.
– Убивают, что ли?
– Да не. Вряд ли. Сами вешаются. Тебя, кстати, тоже туда завтра переводят. Регеций настояла. Я сам слышал. Литвиненко сначала против был, но с Аглаей Рудольфовной спорить – неблагодарное дело. Она, конечно, красава вообще, – он искривил рот в одобрении и кивнул.
Стало не по себе. По спине пробежался неприятный холодок.
– Да не ссы! – хихикнул бугай, – Там у них все эти «спэсы», как на курорте отдыхают. Телеки у них плоские, кровати с перинами. Ходят, где хотят. Кормят, как в ресторане. Короче, полный фарш. Я тебе так скажу: ни в одном отделении у нас столько самоубийц нету. Даже на буйняке вешаются раз в пятилетку. А все почему? Потому, что дисциплина жесткая. Рыпнулся какой-нибудь мудак на себя руки наложить – отмудохали до потери сознания и всё! Сразу человеку жить хочется! А тут – контроля нет, дисциплины нет, все на приподносе. Вот они и бесятся с жиру! Скучно им там. Понимаешь? Нежные они эти «спэсы». Так что ты это… Если тоже нежный, не соглашайся. Или вообще не коси на дурку. Лучше уж на зоне пятёру перекантуешься и гуляй дальше. А то тебе этот диагноз потом вообще жизни не даст. На работу нормальную не устройся, права водительские не выдают. За что тебя закрыли, кстати?
– Убийство.
– А-а-а… – он сделал маленький шаг назад, – Ладно, короче. Пойду я. Обед, кстати, уже был. Пропустил ты его, пока у Регеций сидел. Это я тебе так… По личной инициативе кашу организовал.
– Спасибо, – сказал я, и парень, не сводя с меня взгляда, вышел.
Утром, как и говорил караульный, за мной пришли. Вывели в наручниках из здания и под конвоем сопроводили в другой корпус. Он также, как и предыдущий, находился на приличном удалении от остальных, но выглядел совсем иначе. Двухэтажное, современное здание, выкрашенное в нейтральные, пастельные тона. Даже стекла в окнах имелись вполне привычные – прозрачные и чистые. А решетки так удачно вписывались в общий вид строения, что возникало ощущение, будто без них оно выглядело бы, если не хуже, то уж точно не лучше. В-общем, если бы не предварительный разговор с караульным, я бы точно обрадовался переводу сюда. То, что из этого внешне приятного здания регулярно выносят трупы людей, покончивших с собой, заставляло испытывать легкую панику. Такое чувство иногда возникает, когда боишься неизвестности.
Как только я переступил порог экспсихмеда, а за спиной захлопнулась тяжелая, бронированная дверь, я понял, о чем вчера говорил караульный. Было ощущение, будто я попал не в психиатрическую лечебницу, а на рецепцию какого-нибудь не дорогого, но очень уютного отеля. В просторном, хорошо освещенном зале стояли белоснежные кожаные диваны. У противоположной от входа стены – длинная стойка, за которой сидела миловидная медсестра в накрахмаленном халате и белоснежной медицинской шапочке. За ее спиной
