Двор сада гудел от детских голосов. Было время вечерней прогулки, и малыши вовсю резвились в песочницах, на качелях, просто бегали по игровым площадкам. Я прошел вдоль забора с наружной стороны и остановился у площадки, которая была всегда закреплена за Юлькиной группой. Дочери среди знакомых детских лиц видно не было. Воспитатель посмотрела в мою сторону, дважды хлопнула в ладоши, и громко сказала:
– Та-ак! Построились! Я сказала: строимся, строимся! Семен! Выплюни песок немедленно! Встали парами! Заходим в корпус! Пошли!
Дети сгруппировались, но кудрявой, пушистой головки я среди них так и не обнаружил.
Регеций говорила, что Юльку перевели в группу для умственно-отсталых, или что-то вроде того. Я вспомнил, как она это говорила, какое выражение лица у нее при этом было, и с трудом сдержался, чтобы не взвыть. Справившись с эмоциями, пошел дальше. На других площадках дети все еще играли и не собирались никуда уходить. Видимо, воспитательница все-таки узнала меня и решила увести детей в безопасное место. Конечно, она знала, что со мной произошло, и была предупреждена, что я могу когда-нибудь вот так вот появиться. В таком случае, у меня оставалось совсем мало времени. Теперь она обязательно сообщит об этом в милицию или Марии.
Дети бегали по площадкам, создавая непрерывно вращающийся калейдоскоп из ярких одежд. Я пристально всматривался в каждого, но никак не мог отыскать своего ребенка. Подошел к последней площадке в полной уверенности, что сегодня Мария просто не привела Юльку в садик. Дело в том, что на этой последней площадке гуляли дети на год или два старше моей дочери. Но именно среди них я и нашел кудрявую, рыжую головку. Малышка сидела в песочнице, копала игрушечной лопаткой маленькую ямку.
– Солнышко, – с трудом сдерживая слезы, позвал я.
Она услышала и посмотрела в мою сторону. Ее глаза были такими же живыми, но лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Юлька встала, бросила лопатку и медленно, балансируя, чтобы не упасть, пошла к забору. Воспитательница была слишком занята другим ребенком, который ударил девочку палкой по голове. Девочка с ненавистью смотрела на обидчика, воспитательница шлепала пацана по попе, а тот обзывал ее последними ругательствами, вместо того, чтобы плакать от обиды.
Юлька подошла с противоположной стороны забора.
– Привет, солнышко! – я присел на корточки и протиснул руку между жердями.
Она посмотрела на их и сделала шаг назад.
– Ты что, малыш? Это же я!
– Ты грязный.
Я осмотрел себя и только сейчас понял, что протянул окровавленную руку.
– Прости. Я порезался.
– А я домик строю.
– Ты молодец, солнышко. Ты у папы строитель. Да? – я улыбнулся.
– Для принцессы домик. Но она туда не помещается, – она рассматривала свои крошечные пальчики, смешно растопырив их в разные стороны, – А почему ты так рано за мной пришел?
– Я не смогу тебя сегодня забрать, малыш. Тебя вечером заберет мама. А мне нужно уехать. Я пришел, чтобы попрощаться.
– Куда?
– Далеко, солнышко. Очень далеко.
– А ты домой вернешься?
– Нет, не вернусь.
– Как гадкий утенок, да?
– Почти… – говорить было трудно, я с трудом сдерживал слезы.
– А почему ты меня так называешь?
– Как?
– Солнышко!
– Ну, посмотри на себя! Ты же настоящее солнышко! Такая же рыжая, такая же пушистая, тепленькая и даже улыбаешься также. А еще потому, что я очень-очень тебя люблю. Ты знаешь, что это значит?
Она пожала плечиками.
– Это значит, что я готов для тебя сделать все-все. Понимаешь? Я – твой папа. И я тебя очень люблю.
– И ты даже можешь большой домик сделать?
Я заметил, что воспитательница закончила воспитательный процесс с мальчуганом и обратила внимание на меня.
– Солнышко, если я тебя обниму и поцелую, ты не испугаешься?
– Сделай домик! – вдруг воскликнула Юлька, вскипая от гнева и игнорируя мой вопрос. Брови нахмурены, губы плотно сжаты.
– Не могу, Юлька, – выдохнул я, – Мне нужно бежать.
Дочь посмотрела на воспитательницу. Та все еще занималась воспитанием драчуна.
– Подойди ко мне, малыш.
Я подобрался к решетке забора поближе, протиснул между жердями голову и руки, нежно прижал к себе дочку и прислонился щекой к рыжим кудряшкам. Понимая, что в последний раз в жизни обнимаю своего ребенка, последний раз в жизни вдыхаю ее молочный запах, я не смог сдержать предательских слез. Одна из них упала Юльке на лоб, и она посмотрела на меня. Я чувствовал себя предателем.
– Ты что, плачешь?
– Уже нет, зайка. Уже не плачу.
– Ты что, маленький?
– Нет, солнышко. Взрослые люди иногда тоже плачут.
– Я теперь не плачу, – гордо заявила Юлька, – Я взрослая и не плачу! Меня тетя наказывала, а я плакала. А потом тетя еще много раз наказывала, и я стала взрослая. А еще я никого не люблю. И тебя.
Я молча кивнул, чувствуя, как скулы едва не хрустят от напряжения.
– Я уже поругал эту тетю. Она больше никогда-никогда тебя не накажет. Не бойся ее. Хорошо?
Малышка кивнула.
– Я буду по тебе скучать, Юлька.
– Это как?
– Это когда ты хочешь кого-то видеть… когда очень сильно кого-то хочешь видеть, а его рядом нет. Понимаешь?
Она пожала плечиками и ничего не ответила. Я прислонил свои ладони к ее щечкам и сказал:
– Юля, послушай меня и запомни навсегда-навсегда. Хорошо? – она кивнула и посмотрела мне в глаза, – Папа тебя очень сильно любит и будет за тобой сильно-сильно скучать. Запомни это, золотко. Навсегда-навсегда запомни. И когда будешь взрослая, все равно не забывай. Ладно?
Она кивнула.
– И прости меня, доченька. Прости, моя хорошая.
Встревоженная воспитательница теперь говорила с кем-то по мобильному, попутно собирая в группу детей. Я еще раз крепко обнял малышку, поцеловал в щечки, и в последний раз прикоснувшись к непослушным кудряшкам, сказал:
