Итак, женщина стала тем, чем сделали ее обстоятельства и мужчины, а не тем, чем должны были сделать ее климат и установления: отцы, пользуясь унаследованной от римлян властью над дочерями, торговали ими и выдавали их замуж насильно; когда же муж-деспот запирал жену на замок, она прибегала к единственному доступному ей способу отомстить… И если во время общественных потрясений женщины оставались добродетельны, то стоило мужчинам прекратить братоубийственные войны и посвятить себя жизни мирной, как их жены пускались во все тяжкие. Всякий образованный читатель может сам дополнить эту картину; нас интересуют уроки истории, а не ее поэзия.
Революция была слишком поглощена разрушением и созиданием, имела слишком много противников, а быть может, ушла слишком недалеко от прискорбных времен Регентства и Людовика XV, чтобы обратить внимание на место женщины в обществе[265].
Замечательные люди, воздвигнувшие бессмертное здание нашего законодательства, принадлежали почти все без исключения к старой школе, исполненной почтения к римскому праву; вдобавок они не создавали установлений политических. Сыновья революции, они вслед за ней сочли, что закон о разводе, снабженный разумными ограничениями, и наделение совершеннолетних детей правом сочетаться браком без согласия родителей суть изменения вполне достаточные. Сравнительно с прежним порядком вещей новые установления в самом деле показались гигантским шагом вперед.
Сегодня мудрым законодателям предстоит дать оценку двум принципам супружеской жизни, ослабленным ходом истории и победами просвещения. Прошлое содержит уроки, которые должны принести плоды в будущем. Неужели мы пропустим мимо ушей его красноречивые увещевания?
Установления Востока нуждались в евнухах и сералях; смешанные нравы Франции умножали число куртизанок и подтачивали изнутри наши браки; прибегнув к выражению одного нашего современника, скажу, что Восток приносит в жертву отцовству мужчин и правосудие, Франция – женщин и целомудрие[266]. Ни на Востоке, ни во Франции общественные установления не достигают той цели, к какой им следовало бы стремиться, а именно не даруют человечеству счастья. Владелец гарема не больше уверен в любви своих жен, чем французский муж – в законнорожденности своих детей: брак себя не оправдывает. Довольно приносить жертвы этому установлению, настала пора привести наши нравы и законы в соответствие с нашим климатом, дабы общественный порядок упрочивал наше счастье.
Конституционное правление, плод удачного смешения двух крайних политических систем – деспотизма и демократии, – по всей видимости, указывает на необходимость совмещать сходным образом два принципа супружеской жизни, которые во Франции вплоть до сего дня боролись меж собой. Свобода, которой мы дерзнули потребовать для юных дев, избавит нас от множества бед, на источник которых мы указали, исчисляя все несообразности, порождаемые девичьим затворничеством. Возвратим юности страсти, кокетство, любовь с ее страхами и прелестями, ту пленительную свиту, что сопутствовала ей во времена франков. На заре жизни ни одна ошибка не бывает непоправимой и всякое испытание идет на пользу будущему браку: любовь куда прочнее, когда она зиждется на доверии, когда она избавлена от ненависти и когда влюбленным есть с чем ее сравнить.
Подобное изменение наших нравов неминуемо излечит общество от той постыдной язвы, какую представляют собой публичные женщины. Юноше, вступающему в жизнь, простодушному и робкому, встреча с великой, неподдельной страстью пойдет только на пользу. В эту пору душа радуется любому усилию; ей потребно действие, борьба – пусть даже борьба с самой собой. Это наблюдение, в истинности которого случалось убедиться каждому, указывает законодателям дорогу к покою и счастью. Вдобавок сегодня науки переживают такой небывалый расцвет, что страсть и ученье способны поглотить нерастраченные силы даже самого неистового из грядущих Мирабо[267]. Разве мало юношей спас от разврата упорный труд вкупе с необходимостью преодолевать преграды, которые ставит перед каждым первая, чистая любовь? В самом деле, какая девушка не горит желанием продлить пленительное детство чувств, не гордится тем, что на нее обращают внимание, не выставляет против юных желаний поклонника, столь же неопытного, сколь и она сама, пьянящий испуг, робкое целомудрие и невинные сделки с собственным сердцем? Итак, франкская галантность и ее наслаждения сделаются роскошным оперением юности, а это, в свой черед, породит те взаимоотношения душ, умов, характеров, привычек, темпераментов, состояний, на коих зиждется счастливое равновесие – залог супружеского счастья. Система эта покоилась бы на более широких и прочных основаниях, если бы по здравом размышлении было решено лишать девушек права наследования или, как это делается в Соединенных Штатах, выдавать замуж без приданого, дабы женихи искали залоги своего счастья лишь в добродетелях, характере и талантах своих избранниц.
Если в девичестве представительницы прекрасного пола насладятся свободой, тогда, выйдя замуж, они беспрепятственно покорятся римской системе. Посвятив себя исключительно воспитанию детей, что является первейшей из обязанностей матери; ежеминутно, ежечасно созидая и поддерживая семейное счастье, столь восхитительно описанное в четвертой книге «Новой Элоизы», они уподобятся древним римлянкам, сделаются олицетворением Провидения, невидимого, но вездесущего. Тогда-то и придется ужесточить самым решительным образом законы против неверных жен. Законы эти будут грозить изменнице не столько телесными наказаниями и ограничениями ее прав, сколько позором. Некогда во Франции женщин, подозреваемых в колдовстве, возили по городу верхом на осле, и не одной невинной жертве случилось в результате умереть от стыда. На этой женской чувствительности и будет основываться грядущее брачное законодательство. Милетские девушки предпочитали замужеству смерть; сенат постановил таскать обнаженные тела этих самоубийц по городу на рогожке, и невинные девы смирились с жизнью[268].
Итак, женщин и брак станут уважать во Франции лишь после того, как мы
