Правда, если брак во Франции останется гигантским контрактом, который негласно подписывают все мужчины, дабы сообщить больше остроты страстям, больше интереса и таинственности любви, больше пикантности женщинам, если женщина во Франции по-прежнему будет не более чем украшением гостиной, куклой для демонстрации мод, вешалкой для платьев, если она не сделается существом, чьи поступки влияют на политику страны, на преуспеяние и славу отечества, а попечения ничуть не уступают в полезности деяниям мужчин… тогда, признаюсь, вся моя теория, все мои пространные рассуждения окажутся никуда не годны.
Однако довольно выжимать из гущи событий каплю философии, довольно потрафлять эпохе, чья главная страсть – история, обратим наши взоры на нравы современные. Вновь напялим дурацкий колпак, вновь вооружимся той гремушкой, которую Рабле некогда превратил в скипетр, и продолжим наше исследование, стараясь не сообщать шуткам больше серьезности, чем они заслуживают, а вещам серьезным – больше шутливости, чем они в себе содержат.
Часть вторая
О средствах обороны в семье и вне ее
То be or not to be…Быть им или не быть – вот в чем вопрос.Шекспир. Гамлет[271]Размышление X
Рассуждение о политике, подобающей мужьям
Допустим, что мужчина очутился в том положении, в какое он попал в первой части нашей книги; по всей вероятности, мысль о том, что жена его принадлежит другому, заставит трепетать его сердце, и он – из самолюбия, эгоизма или корысти – вновь воспылает к ней страстью; в противном случае мы были бы вправе сказать, что он последний негодяй и наказан по заслугам.
Мужу, проходящему столь тягостное испытание, трудно не совершать ошибок: ведь большинство супругов еще хуже владеют искусством управлять женой, чем искусством ее выбирать. Между тем политика, подобающая мужьям, сводится к искреннему приятию и последовательному соблюдению всего трех принципов. Первый заключается в том, чтобы никогда не верить ни единому слову женщины; второй – в том, чтобы всегда искать за буквой ее поступков их дух; третий – в том, чтобы твердо знать: болтливее всего женщина, когда молчит, а деятельнее всего – когда ничего не делает.
Мужчина, вооруженный этими тремя принципами, подобен всаднику, который оседлал норовистую лошадь и должен, если не хочет очутиться на земле, не сводить глаз с ее ушей.
Впрочем, главное – не знание принципов, а способ их применения: в руках невежд любой принцип – все равно что бритва в лапах обезьяны. Первая и самая насущная из ваших обязанностей, которою большинство мужей пренебрегает, – держаться с неизменной скрытностью. Заметив в поведении жены недвусмысленные минотаврические симптомы, мужья, как правило, тотчас выказывают ей оскорбительное недоверие. В их речах и манерах начинает сквозить раздражение, а страх, мерцающий в их душах, словно газовый рожок под стеклянным колпаком, превосходно освещает их лица и объясняет их поступки.
Женщина разгадывает все подозрения, написанные на вашем челе, едва ли не прежде, чем вы сами успеете отдать себе в них отчет; ведь у нее есть перед вами огромное преимущество: она с утра до вечера обдумывает свое поведение и наблюдает за вашим. Она ни за что не простит вам этого бесполезного оскорбления. Выдав себя, вы произнесете приговор своему браку; можете не сомневаться: при первом же удобном случае, хоть назавтра, жена ваша не замедлит перейти в разряд женщин, грешащих непоследовательностью.
Итак, расстановка двух противоборствующих сил требует, чтобы вы выказывали вашей жене то же безграничное доверие, что и прежде. Но не вздумайте усыплять ее бдительность медоточивыми речами: этим вы себя погубите; она вам не поверит, ибо если у вас есть своя политика, то и у нее есть своя. Следовательно, ваш долг – сочетая хитрость с простодушием, незаметно внушить ей то драгоценное чувство покоя, которое позволит ей прядать ушами, а вам – не взнуздывать и не пришпоривать ее без нужды.
Кто, впрочем, дерзнет сравнить лошадь, простодушнейшее из животных, с существом, которое благодаря переменчивости мыслей и тонкости чувств делается порой более осмотрительным, чем сервит фра Паоло, ужаснейший из духовных наставников венецианского Совета десяти[272], более скрытным, чем любой из королей, более ловким, чем Людовик XI, более глубоким, чем Макиавелли, более хитроумным, чем Гоббс, более лукавым, чем Вольтер, и более податливым, чем невеста Мамолена[273], и которое вдобавок ко всему не опасается в целом мире никого, кроме вас?
Следовательно, к скрытности, благодаря которой движители вашего поведения должны сделаться столь же незаметны, что и движители вселенной, вам следует добавить абсолютное самообладание. Хваленая невозмутимость господина де Талейрана должна стать зауряднейшим из ваших достоинств; отменная учтивость и изящество манер, достойные этого дипломата, должны пронизывать все ваши речи. Послушайтесь совета профессора: если вы желаете в конце концов приручить вашу очаровательную андалузку, ни в коем случае не прибегайте к хлысту.
LXIМужчина, который бьет любовницу, вредит себе, но мужчина, который бьет жену, себя убивает!
Однако разве существуют на свете правительства без жандармерии, поступки без силы, власть без оружия?.. Ответ на этот вопрос мы постараемся дать в следующих Размышлениях. Пока же мы предложим вашему вниманию два предварительных замечания. Они раскроют вам смысл еще двух теорий, лежащих в основе всех наших практических рекомендаций. Впрочем, пора освежить сии сухие и бесплодные рассуждения живым примером: итак, перейдем от слов к фактам.
Прекрасным январским утром 1822 года, идя по бульварам из безмятежного уголка, именуемого кварталом Маре, в обитель элегантности, именуемую Шоссе-д’Антен[274], я не без философической радости впервые наблюдал то изумительное разнообразие лиц и нарядов, которое превращает каждую часть бульвара от улицы Приступка до церкви Мадлен в особый мир, а всю эту часть Парижа – в обширную школу нравов[275]. Еще совершенно не зная жизни и не подозревая, что настанет день, когда я дерзну объявить себя законодателем в области супружества, я шел завтракать к школьному другу, который уже успел – пожалуй, немного преждевременно – обременить себя женою и двумя детьми. Поскольку мой бывший учитель математики жил неподалеку от этого школьного товарища, я обещал
