– Майор, привозите сына Юдифи, – сказал Бенаси после недолгого молчания. – Видно, богу угодно, чтобы я прошел через это последнее испытание, и я претерплю его. Муки свои я принесу в дар Господу, чей Сын умер на кресте. К тому же ваш рассказ глубоко тронул меня, не причинив боли, а это хорошее предзнаменование.
Женеста схватил врача за обе руки, пожал их, не удерживая слез, набежавших на глаза, и они покатились по его загорелым щекам; потом он сказал:
– Пусть это будет нашей общей тайной.
– Конечно, майор. Отчего вы не пьете?
– Не хочется, – ответил Женеста. – Я сам не свой.
– Ну что ж, когда вы привезете мальчика?
– Да хоть завтра, ежели вам угодно. Уже два дня, как он в Гренобле.
– Ну что ж, поезжайте за ним с утра и тотчас возвращайтесь. Я буду поджидать вас у Могильщицы, мы у нее и позавтракаем вчетвером.
– Решено, – ответил Женеста.
Друзья отправились на покой, пожелав друг другу доброй ночи. Когда они дошли до площадки, разделявшей их комнаты, Женеста поставил свечу на подоконник и, обернувшись к Бенаси, сказал горячо и задушевно:
– Громы небесные! На прощанье я должен сказать вам, что вы третий человек на белом свете, который заставил меня поверить, что там вверху кто-то есть! – И он указал на небо.
Врач в ответ печально улыбнулся и сердечно пожал ему руку.
На следующее утро, едва начало светать, офицер отправился в город, а к полудню уже подъезжал к тому месту, где от тракта, соединяющего Гренобль с селением, ответвлялась тропинка, ведущая к домику Могильщицы. Он ехал в открытой двуколке, в которую запрягается одна лошадь, – такие легонькие коляски встретишь на всех дорогах в здешних горных краях. Спутнику офицера, худенькому, истощенному подростку, можно было дать лет двенадцать, хотя ему шел шестнадцатый год. Прежде чем сойти, офицер осмотрелся, надеясь, что поблизости отыщется какой-нибудь крестьянин, который доставит коляску к Бенаси, потому что проехать по узкой тропе до домика Могильщицы было просто невозможно. Случайно на дорогу вышел полевой сторож, он-то и взялся помочь Женеста, и офицер вместе с приемным сыном отправился пешком по горным тропкам к месту свиданья.
– Сколько у тебя радостей впереди, Адриен: исходишь за год этот прекрасный край, научишься охотиться, ездить верхом, вместо того чтобы сохнуть над книгами. Полюбуйся-ка!
Адриен бросил на долину тусклый взгляд, какой бывает у больных детей, но его, как вообще молодежь, не трогали красоты природы, и он сказал, не останавливаясь:
– Вы так добры, папенька.
Безразличие это, усиленное недугом, глубоко огорчило офицера, и он больше не заговаривал с сыном до самого дома девушки.
– Как вы точны, майор! – воскликнул Бенаси, поднимаясь с деревянной скамейки, на которой сидел.
Но он тотчас же снова опустился на нее и устремил озабоченный взгляд на Адриена; внимательно изучая его желтое и утомленное лицо, он в то же время любовался мягкими его чертами, полными благородной красоты. Мальчик, живой портрет матери, унаследовал ее нежную, матовую кожу и прекрасные черные глаза, умные и печальные. Своеобразная красота польских евреев запечатлелась на этом юном лице, обрамленном густыми волосами; только голова была, пожалуй, чересчур велика по сравнению с тщедушным телом.
– Как вы спите, милый мой мальчик? – спросил его Бенаси.
– Хорошо, сударь.
– Покажите-ка мне колени, засучите панталоны.
Адриен, краснея, развязал подвязки, и доктор тщательно ощупал его колено.
– Так, так! А ну-ка, скажите что-нибудь, крикните, да погромче!
Адриен крикнул.
– Довольно. Дайте-ка сюда руки…
Юноша протянул вялые, белые, словно у женщины, руки с голубоватыми жилками.
– Как называется школа, в которой вы учились в Париже?
– Лицей Людовика Четырнадцатого.
– Не читал ли вам директор по ночам требник?
– Читал, сударь.
– Значит, вы не сразу засыпали?
Адриен промолчал, и Женеста сказал доктору:
– Директор у них священник, весьма достойный человек; он сам посоветовал мне взять из лицея моего маленького воина из-за слабого здоровья.
– Что ж, – отвечал Бенаси, погружая ясный взгляд свой в неспокойные глаза Адриена. – Мы его вылечим. Сделаем из него настоящего мужчину. Жить будем, как два приятеля, дружок! Ложиться спать будем рано, вставать тоже рано. Я научу вашего сына ездить верхом, майор. Месяца два полечим его желудок, есть он будет только молочную пищу; а потом я достану для него право на ношение оружия, разрешение на охоту, передам мальчика Бютифе, и они вдвоем начнут охотиться на серн. Пусть ваш сын месяцев пять поживет в деревне, и вы его не узнаете, майор. Бютифе будет на седьмом небе. Знаю я этого непоседу, он доведет вас, дружок, до самой Швейцарии, напрямик через Альпы, потащит вас на вершины гор, и за шесть месяцев вы вырастете на шесть дюймов; у вас опять заиграет на щеках румянец, закалятся нервы, и вы позабудете все скверные привычки, привитые в лицее. А потом снова возьметесь за учение и станете человеком. Бютифе – честный парень, мы ему доверим деньги, и он будет оплачивать расходы все то время, пока вы будете вместе странствовать и охотиться; чувство ответственности сделает его благоразумным на полгода, и он тоже многое выиграет от этого.
Лицо Женеста прояснялось с каждым словом врача.
– Пойдемте завтракать. Нашей хозяюшке не терпится увидеть вас, – сказал Бенаси, ласково потрепав Адриена по щеке.
– У него, значит, нет чахотки? – спросил Женеста, взяв врача под руку и отводя в сторону.
– Нет и намека.
– Так что же с ним?
– Э, да просто он в переходном возрасте, вот и все, – ответил врач.
На пороге появилась Могильщица, и Женеста удивился, увидев ее простой, но изящный наряд. Не вчерашняя крестьяночка, а грациозная парижанка, одетая со вкусом, бросила на него неотразимый взгляд. Офицер отвел глаза и посмотрел на ореховый стол, не покрытый скатертью, зато навощенный с таким старанием, что он блестел, будто отполированный; на нем виднелись деревенские яства: яйца, масло, пирог и душистая горная земляника. Девушка украсила комнату цветами – это говорило о том, что сегодня у нее праздник. И офицеру невольно захотелось стать хозяином этого уютного домика, этой лужайки, он взглянул на крестьянку с надеждою и сомнением и перевел взгляд на Адриена, которого девушка усердно потчевала, чтобы скрыть свое смущение.
– А знаете ли вы, майор, – сказал Бенаси, – какою ценой вы добились здесь гостеприимства? Вам придется рассказать моей питомице какой-нибудь случай из военной жизни.
– Пусть господин офицер сначала спокойно позавтракает, а уж когда он выпьет кофе…
– Конечно, расскажу, и охотно, – ответил Женеста. – Однако ставлю условие: вы тоже расскажете нам о каком-нибудь приключении из своей жизни.
– Право, сударь, со мной никогда ничего не приключалось… Ничего такого, о чем бы стоило
