Гордый чувствовал себя охотничьей собакой, бегущей по свежему запутанному следу: ноздри чуют запах зверя, а глаза все никак его не увидят; след петляет, кружит, а где-то глубоко в сердце занозой сидит неуловимое чувство — как будто в спину тебе смотрят холодные глаза того, кого ты выслеживаешь. Смертельно опасная игра, где перевес на стороне того, кто сможет первым нанести точный удар.
Около восьми утра злой и отчаявшийся Гордый Ворон сел на холодное каменное крыльцо какого-то дома и уронил голову на руки. Перед глазами мелькала круговерть: факелы, темные проулки, испуганные проститутки, отвратительные рожи в кабаках, желтые гнилые зубы, разбитые в кровь лица, распахнутые в крике черные провалы ртов. Всплыл в памяти эпизод: через полчаса облавы они наткнулись в темном вонючем тупике на группу нищих, устроивших там берлогу.
Гордый пришел в ярость и велел прогнать всех куда-нибудь подальше от центра, да еще и всыпать им как следует. Нищие выли, ревели, скулили, трясли омерзительными ранами, показывали увечья и струпья, их гнусные завшивленные лохмотья смердели хуже отбросов из сточных канав.
Солдаты тычками и пинками погнали нищих прочь из тупика. Старухи падали в грязь, сумасшедшие кричали, старики плевали мутной слюной в обидчиков. В сутолоке с одной из нищенок соскользнул капюшон драного балахона, вывалились седые волосы, и взгляд Гордого мельком задержался на ее лице. Оно было безобразным: с плоским крупным носом, изрытое язвами и оспинами, а белесые ресницы слиплись от гноя. Гордого передернуло от отвращения. Но вдруг на уродину упал свет, и на ее отталкивающем лице ярко сверкнули глаза.
В одну секунду Ворон понял, что нищенка молода, просто изуродована болезнью, нищетой и пьянством. Наверняка какая-нибудь проститутка, которой не повезло сразу же подхватить заразу. Гордый брезгливо отвернулся и забыл о нищенке. Вспомнилась она почему-то сейчас, выступив из всех ужасов этой черной ночи яркой картинкой.
В итоге даже Гордый был вынужден признать, что взять по горячим следам убийцу не удалось, и теперь поиски следует вести планомерно и по всему городу. Он доплелся до своей комнаты в казармах, бросил в мешок для грязного белья всю одежду, замотался в простыню и отправился в казарменную баню, где терся так долго и тщательно, что едва не содрал с себя всю кожу. А когда снова добрался до своей комнаты, мечтая только о том, как бы упасть на постель и провалиться в сон, то за дверью обнаружилась его мать.
Она стояла у окна, и на нее лился дневной свет. В этом рассеянном свете миледи Воронов казалась невозможно молодой и трогательно миловидной: нежная белая кожа, чуть заметный румянец, четко очерченные тонкие губы, глубокий взгляд прозрачных глаз. Гордый замер на пороге, уставившись на мать.
— Я ненадолго, — кивнула ему миледи. — Ты искал ночью убийцу?
— Искал, — ответил Гордый.
Он прошел мимо матери к столу, налил себе вина, упал на постель и залпом осушил бокал. Прикрыл веки, всем видом показывая, что ему наплевать на ее присутствие в комнате.
— Ты опоздал, — снова прозвучал голос миледи. — Убийца ночью покинул город через Весенние ворота.
В одну секунду Гордый оказался на ногах, вплотную к матери. Он смотрел на нее сверху вниз, стиснув зубы.
— Что ты мелешь?
В ответ миледи спокойно, не торопясь, отвесила ему звонкую оплеуху. Удар белой маленькой руки внезапно оказался настолько сильным, что у Гордого мотнулась голова, а во рту появился привкус крови.
— Если ты еще раз посмеешь мне дерзить, я тебя накажу, — холодно сказала миледи своему застывшему сыну, схватившемуся за лицо. — Повторяю: убийца покинул город через Весенние ворота. Я увидела это в птичьей крови сегодня ночью.
Гордый побледнел, словно снег. До него дошел весь смысл сказанного: мать признавалась в чародействе, открывая свою тайну. А кроме того…
— Если он ушел через Весенние ворота, значит, без сомнения, был шпионом Лугайда, — сказал Гордый, во все глаза глядя на миледи.
— Да, — кивнула та. — Мне это не нравится, но Эннобар не желает меня слушать, и война уже развязана. Могу сказать одно: ищи других. Тех, кто подсматривает, подслушивает и доносит своим хозяевам.
* * *Миледи стояла на открытой галерее и наблюдала, как внизу Ройле бьется на мечах с учителем — нанятым за плату старым фением Этаном Бронзовым, который когда-то был оруженосцем самого Вепря. У фения отсутствовал левый глаз, в груди все хрипело и булькало, руки слегка тряслись, но удары он наносил точные, быстрые и сильные.
Ройле отбивался с самым мрачным видом. Ему не нравилось отражать удары по правилам искусства, то закрываясь щитом, то самому пытаясь найти слабое место в защите фения. Этан ловко отразил удар щитом, принял на себя тяжесть противника, чуть отступил, и Ройле «клюнул» вперед.
Меч плашмя ударил Ройле по защищенной кольчужным воротником шее.
— Убит.
— А-а!
Ройле от злости отшвырнул свой меч в сторону, а щит с маху бросил в каменную колонну.
— Если бы у меня была моя палица, я бы убил тебя с двух ударов! — рявкнул он.
Глаза Ройле горели, щеки полыхали румянцем, кулаки сжимались. Он был в бешенстве. Этан пожал плечами и опустил меч, пожевывая синеватыми губами.
— Ты сильнее и моложе, но воинское искусство — это не только сила, но еще ум, опыт и приемы. Мы занимаемся уже почти неделю, а ты все веришь в свою булаву. Хорошо, неси ее сюда и покажи, что умеешь.
Ройле сверкнул глазами, как медведь-шатун, стянул кольчужные рукавицы и побежал за булавой. Этан поднял голову и прикрыл глаза. Ветер шевелил выбившиеся из-под шлема седые пряди, а левая часть лица подергивалась в тике.
Заслышав топот возвращавшегося Ройле, старик открыл глаза и принял стойку. Ройле налетел на него с разбегу, стремясь сбить с ног и огреть палицей по шлему. Этан неожиданно ловко для своего возраста и приземистой фигуры увернулся, рубанул мечом открывшегося Ройле по боку.
— Убит, — сказал старый фений, глядя в лицо растерянному Ройле.
Лесоруб хлопал ресницами, а Этан смотрел
