– Судьба играет человеком, она изменчива всегда… Вот уж воистину!
«Судьба играет человеком…» – повторила Ольга мысленно. Ох, как играет ими судьба, как безжалостно играет! И никто не знает, куда заведет их эта игра.
Федор Федорович с утра напомнил о том, что его жена вполне может прийти посидеть с детьми, однако Ольга нагло соврала в ответ, что с ними осталась соседка тетя Груня.
– Понимаю, – не без печали кивнул Федор Федорович. – Супруга моя, конечно, не подарок…
Жену старого доктора Ольга знала. Сказать, что Раиса Моисеевна – «особа нервозная» и «не подарок», значило ничего не сказать. Через слово она срывалась на полуистерический крик. После гибели единственного сына бедняжка, похоже, немного повредилась в уме, и, хотя Ольга ей очень сочувствовала, она все же не решилась бы оставить с ней детей. Кроме того, Раиса Моисеевна была ужасающей неряхой, и как ее терпит рядом с собой этот удивительный чистюля, старый доктор, понять было трудно. Может быть, из жалости… С другой стороны, жизнь вместе прожили, куда уж теперь друг от друга деваться? Небось и не смогут теперь в одиночку-то!
«Хочу, чтобы Васенька вернулся! – вдруг страстно подумала Ольга. – Хочу, чтобы кончилась война, чтобы мы прожили вместе жизнь, ужасно надоели друг дружке, но чтобы все равно не могли в одиночку!»
А тетя Груня и в самом деле обещала забегать и присматривать за Сашей и Женей, однако проводить с ними весь день не могла. Слишком слаба стала здоровьем после того, как получила разом две похоронки: на мужа и старшего сына. Хотя можно было не беспокоиться: ребятишек она накормит обязательно. Тетя Груня жила теперь тем, что жарила картофельные и капустные котлеты, варила щи в огромной кастрюле, потом все это хозяйство громоздила на тачку и продавала неподалеку от дома, прямо на углу, рядом с типографией газеты «Горьковская коммуна». Огород у тети Груни был немаленький: летом она в нем горбатилась с утра до вечера, а теперь он ее кормил. Рабочие в перерыв расхватывали ее стряпню чуть не в драку, потому что по талонам в типографской столовой кормили скудно и до того невкусно, что даже с голоду не проглотишь. Тетя Груня хвасталась, что ее зовут поварихой в типографскую столовую и, очень может быть, она подумает – и согласится. Когда всем своим расторгуется!
Весь день Ольга нервничала, дергалась на работе, надеясь урвать время и сбегать домой, проведать детей, однако ничего не получилось: персонала опять не хватало. Три медсестрички ушли добровольно на фронт, и Федор Федорович с извиняющимся видом сообщил, что ей, Ольге, придется срочно обучиться и поработать сестрой – может быть, временно, а может быть, и нет.
Вечером дети встретили Ольгу буквально ошалевшими от одиночества и сиденья взаперти, так что пришлось их выпустить во двор, словно щенят на вечернюю прогулку.
«Нет, надо что-то делать! – подумала она в смятении, устало разогревая суп, оставленный тетей Груней и слушая радостные вопли детей, носившихся по двору. – Надо искать няньку! До чего жаль, что Симочка такая подлая оказалась, сейчас бы все вполне уладилось… Она хоть и вороватая, но своя. А прими сюда чужого человека – неизвестно, как он с детьми обойдется и вообще чем это обернется, вынесет все подчистую, и ищи его потом свищи! Но все же придется рискнуть…»
В это время кто-то погремел щеколдой калитки со стороны улицы. Ольга глянула в окно, увидела высокую мужскую фигуру в шинели, с вещмешком на плече, – и вылетела из дому, теряя на бегу тапочки. Внезапно почудилось, что это вернулся Василий!
Почти без памяти слетела с крыльца, как вдруг осознала, что это не Вася, а какой-то худой, темнобровый человек с тремя «шпалами» в петлицах. Какой-то капитан госбезопасности.
Да ведь это Егоров! Квартирант, появившийся только однажды, а потом надолго исчезнувший! Тот самый, который попал в аварию где-то неподалеку от Арзамаса!
Как же его звали-то?..
Дмитрий, что ли? Да какая разница? Это не Вася, не Васенька…
Ольга вернулась к крыльцу, подобрала тапочки, надела их и только потом угрюмо открыла калитку.
– Выздоровели? – спросила она, с трудом сдерживая слезы и изо всех сил натягивая на лицо некое подобие вежливой улыбки.
Впрочем, квартирант смотрел на нее тоже с откровенным огорчением.
– А я подумал, это Тамара Константиновна… – протянул он почти обиженно.
– А я подумала, что это мой муж, – невесело усмехнулась Ольга.
Егоров пожал плечами:
– Честное слово, мне очень жаль, что вас так разочаровал.
– Да мне тоже, – кивнула Ольга. – Извините. Просто я так соскучилась, понимаете…
– И вы меня извините, – вздохнул Егоров. – Я тоже… понимаете…
– Тамару вы, к сожалению, не увидите, – сказала Ольга, пропуская его в палисадник и запирая калитку. – Она этим утром уехала на строительство укреплений в Дальне-Константиновский район.
– Что вы говорите?! – ахнул Егоров, едва не выронив вещмешок. – А ведь я из Сарова ехал практически мимо Дальнего Константинова! Если бы только знал!
– Ну, может быть, она скоро вернется, – сочувственно сказала Ольга. – Через недельку, через две.
– Я ждать не могу: завтра должен возвращаться, однако через Богородск, другой дорогой, – сказал Егоров с выражением такой непроглядной печали на худом, обветренном лице, что Ольге даже неловко за него стало.
Вот влюбился, бедолага! А Тамара про него практически и не вспомнила ни разу.
– Егоров приехал! – раздались вдруг радостные крики, и Саша с Женей, разрумянившиеся от беготни, в сбившихся шапочках и расстегнутых пальтишках (ишь ты, жарко им стало!) выбежали из-за угла дома и бросились к квартиранту с таким пылом, будто знали его всю жизнь и только и мечтали повидать снова. – Дядя Митя! Дядя Митя Егоров!
Печальное выражение вмиг исчезло с лица Егорова, просиявшего счастливейшей улыбкой. Он отшвырнул вещмешок, схватил в охапку обоих детей и принялся кружить их, поочередно прижимая к себе и расцеловывая их радостные мордашки. Ольга смотрела на них, буквально вытаращив глаза.
– Как же я скучал по вам, хорошие мои, милые, – бормотал Егоров. – Как же скучал!
Держа обоих детей на руках, он смущенно повернулся к Ольге:
– Знаете, меня Митей только мама покойная называла, да еще одна монахиня из Дивеева, матушка Анна, а теперь вот эти ребятишки… Больше никто. До чего же трогательно! Вот ведь видел их только один раз, а как будто свои, родные. Я им подарки привез. Будем подарки смотреть? – весело предложил он и пошел с детьми в дом, позабыв про свой тяжелый вещмешок, тащить который пришлось Ольге.
Пока она топила колонку и усаживала детей ужинать, Егоров развязал горловину мешка и принялся доставать оттуда банки и свертки. Сверху лежали пачки с печеньем, почти не раскрошившимся, а внизу узелок с яблоками, при виде которых дети восторженно завизжали.
– А ваши вещи где? – удивилась Ольга.
– Да у меня только смена белья, – отмахнулся
