Окончательно проснулся Бабай перед самым Скальском. Открыл глаза, вскинул голову. Во рту скопилась кислая дрянь, и сердце щемит, будто еще не проснулся. Привидится же! К чему?
Бабай поморщился, сплюнул под ноги и потянулся за сигаретой. Нет, если подумать, все объяснимо. Страшный Север, дурацкая Книга книг, дрянной городишко Скальск, куда приходится мотаться, как на работу, – поневоле почувствуешь себя пешкой без надежды выкарабкаться в ферзи. Логически рассудить – никакой мистики, лишь работа угнетенного подсознания. Только от логики ничуть не легче, привкус пережитого сна противнее, чем перегар во рту.
Бабай помнил: когда-то по молодости он попытался представить себе, что такое ад. Нет, верующим он не был даже в те наивные времена, когда мечтал о карьере историка и не умел стрелять быстрее других. К вере юный Антоша Бабайцев относился со снисходительным скепсисом, как к престарелой бабушке, которая когда-то растила и холила, но теперь откровенно съезжает в маразм. Но задумывался. И пришел к выводу, что ад (если он есть) – это не кипящие котлы, огонь и скрежет зубовный. Настоящий ад – это лед пустоты и кромешное одиночество. Безнадежность, умноженная на бесконечность, – вот он, ад.
Почему вспомнилось? Напоминает сегодняшний сон, чтоб его! «Вот такая дребедень – целый день, целый день», – неожиданно выплыл в памяти стишок из детства.
Отгоняя мысли (этому он научился за долгую жизнь – отгонять мысли, как дело ненужное и, по сути, вредное), Бабай повертел головой, оглядываясь.
Машины подъезжали к городу. Ночь уже наступила, но темно не было. Большая полная луна, проскальзывающая сквозь облачные лохмотья, заливала своим мертвенным серебром дома, деревья и частоколы заборов, причудливо рассыпанных по местным холмам. Тоже – северная Швейцария! – скривился Бабай. Дыра дырой, и заплаты на небе!
– Ну-ка останови, Вано, – вдруг приказал он.
– Здесь?
– У церкви.
Джип послушно вильнул к обочине. Следом, видел Бабай, притормозила вторая машина. Он открыл дверь, тяжело сполз с сиденья, размял затекшие ноги. Бросил короткое: «Ждите!» и зашагал к кованой ограде, спиной чувствуя недоумение подчиненных.
Да пошли они!
* * *Небольшую церковку при въезде в город он замечал, конечно, не раз и не два. В городе церкви больше, богаче, их тут вообще много, но эта первая на пути. Явно не новодел, хотя после ремонта. «Храм Воскресения Христова», даже знал Бабай. Или сказал кто-то, или сам мельком прочитал, проезжая.
За оградой он помедлил, оглядывая небольшую ухоженную территорию с елочками и аккуратно стриженными газонами. Снизу церковь подсвечивали прожекторы, делавшие ее больше и значительней, чем при дневном свете.
Без особой надежды Бабай дернул дверь – оказалось, открыто. Он вошел. Запоздало вспомнил, что перед входом положено перекреститься. Перекрестился уже внутри.
В церкви показалось темней, чем на улице, несмотря на свечи перед иконами и приглушенную электрическую подсветку. Тихо и пусто, лишь в углу возилась старая баба, что-то оттирая линялой тряпкой.
И чего он сюда пришел?
– Свечку поставить? За упокой небось? Щас продам, – невнятно прошепелявила баба, не оборачиваясь.
– Почему сразу за упокой? – нахмурился Бабай.
– Тогда – за здравие. Щас продам.
Навязчивость сервиса заставил его улыбнуться. Все правильно, пришел – купи. Даже не станешь пенять на новые времена – торговый дом «Бог, Сын и Дух Святой» третье тысячелетие держит рынок бессмертия.
Баба, наконец, оторвалась от тряпки.
– Давать свечку-то? Купишь?
– Ты кто, старая? – снисходительно спросил Бабай. И только тогда рассмотрел, что перед ним мужик. И не старый, просто как кукла закутанный. Где только собрал тряпье…
– Х… – тот неожиданно подавился, заперхав горлом. Глянул на посетителя неожиданно цепко. – Харон меня кличут.
Прозвучало все так же невнятно, но Бабай расслышал. Вздрогнул всем телом, как от удара током.
Харон! Перевозчик душ в царство мертвых!
– Харон… – растерянно выдохнул Бабай, чувствуя нехорошее движение в животе и ватную слабость в ногах.
Этот, в тряпье, вдруг еще раз хекнул, разинул пасть во всю ширь. Как показалось – огромную нечеловечески, с частоколом желтых кривых зубов. Бабай отпрянул.
Тряпочный вдруг запустил себе в рот всю свою немалую пятерню. Поковырялся там и извлек что-то розовое, слюнявое. Осмотрел с интересом.
Бабай не сразу сообразил, что это жвачка. Всего лишь большой ком жвачки…
– Ты чего? Какой еще Харон? Мирон я! Мирон – божий человек, так меня кличут, – сказал уже другим, вполне отчетливым голосом.
Вот козел тряпочный! А напугал-то…
Бабаю захотелось выругаться в полный голос. Но церковь все-таки… Нет, правда, чего он так испугался? Рассудить – откуда в христианской церкви объявится типаж из античной мифологии? Снится дурь всякая, еще это… Сам себя запугал до умопомрачения, вот и мерещится.
Да, странный мужик, подумал Бабай, успокаиваясь. Русь-матушка испокон веков богата на странности, все больше в сторону убогости и юродства… Зачем приперся? Чего хотел здесь найти?
– Что, Мирон, священник есть в церкви? Или поздно уже?
– К чему тебе?
– Поговорить хотел.
– Поговорить, поговорить… Много вас, разговорщиков ходит, – неприветливо проворчал Мирон, забавно, по-детски, сунув за ухо жвачный ком. – Нету батюшки. Третий день уже нету. Болеет. – Он выразительным мужским жестом щелкнул себя по горлу.
Это было так неожиданно, что Бабай неприлично хрюкнул, подавился смешком.
– Разве можно ему?
– Нельзя, понятное дело. Никому нельзя. Тык все делают.
– Ясно… Бесы батюшку одолели.
– Дурь батюшку одолела! – категорично определил Мирон. – Неча на бесов всю дурь сваливать, привыкли тоже, чуть что – бесы, бесы, а сами вроде как ни при чем… Ты, значит, Бабай?
Бабай снова вздрогнул. Такой популярности в городке Скальске он точно не ожидал. И прозвучало как-то обидно, отметил он.
Бабаем он был уже четверть века и ничего против не имел. Наоборот, нравилось – бабайками детишек пугают, а Бабаем – взрослых. Но этот юродивый (кто же еще?) ухитрился сказать, как сплюнуть.
– Ты вот что, старый… – начал он грозно. И не закончил, не зная, что сказать. В самом деле, не материть же убогого прямо посреди церкви.
Божий человек вдруг прищурился на него и заговорил быстро, остро, словно гвоздем по стеклу царапал:
– Тоже все на бесов пеняешь, да, Бабай? Время бесовское пришло, так думаешь? А нет никакого времени, его вообще нет – времени-то! Не пеняй зря, оглянись за спину, там дьявол стоит, ухмыляется. Оглянись и убей его! А не убьешь, он тебя убьет и съест, вижу!.. – Юродивый (точно юродивый!) для убедительности ткнул в его сторону корявым пальцем. – Убьешь дьявола, тогда приходи. Свечку продам, – закончил он неожиданно.
Бабай инстинктивно отстранился. Палец – грязнее грязи, в слюнях, коснется еще. Он уже открыл было рот – рассказать убогому, в какое место засунуть свечку. Но вовремя одернул себя. Просто глянул мрачно, развернулся и пошел к выходу, храня презрительное молчание. Дать бы ему промеж глаз! – кипело в душе. Только
