Больше всего радовало меня вот что: впервые в жизни я действительно чувствовала себя ученым-натуралистом. Не женой натуралиста, взятой в экспедицию за умение рисовать и содержать в порядке чужие дневники, не любительницей, что возится с коллекцией искровичков в сарайчике садовника, а полноправным ученым, работающим наравне со всеми. Задач, поставленных нами перед самими собой – документирование способа охоты на степных змеев, их размножения, половых различий и так далее – оказалось довольно, чтобы отвлечь нас с мистером Уикером от того неловкого разговора настолько, что мы смогли сделать вид, будто его никогда не было, и между нами (по крайней мере в том, что касалось работы) установилось глубокое профессиональное взаимопонимание. Не стану утомлять вас мелкими подробностями этой работы – всякий интересующийся ими может обратиться к «Разновидностям драконов байембийского региона», «Классификации драконов, пересмотренной и дополненной» или статьям, в конце концов, спустя годы после нашей экспедиции, опубликованным в «Вестнике Коллоквиума Натурфилософов». Однако, как указывает второе из этих заглавий, именно тогда, в Эриге, я начала задаваться вопросом: что именно представляет собою дракон?
Конечно, в те времена мы еще оперировали критериями сэра Ричарда Эджуорта, коих общим числом было шесть:
1. Тетраподия, сиречь четвероногость.
2. Крылья, допускающие возможность полета.
3. Продольный либо поперечный гребень на затылочной части головы.
4. Кости, post mortem хрупкие.
5. Овипария, сиречь яйцерождение.
6. Экстраординарное дуновение.
Наш вояж в Эригу напомнил мне о спорах вокруг огромных морских змеев, считавшихся в то время главным вызовом модели Эджуорта, и о собственных мыслях насчет дальних родственников драконов – таких как волкодраки, виверны и даже мои старые добрые искровички. К тому же, касательно драконов, обитающих в байембийском регионе, существовало несколько теорий: одни отстаивали наличие среди них трех разновидностей, другие же насчитывали целых семь. (Последние были ближе к истине, хотя, как выяснилось позже, и исходили из совершенно неверных предпосылок.) Понаблюдать болотных змеев без разрешения на путешествие в Мулин мы не могли, но занялись поиском и уточнением различий между обитавшими в траве степными змеями и древесными змеями, живущими на деревьях, и обнаружили, что все дело в их адаптивных способностях: кроме простого вопроса, какую территорию каждому отдельно взятому зверю удалось застолбить за собой, сколько-нибудь существенных различий между ними не обнаружилось.
Эта сухая, скучная работа принесла мне немало радости – тем более потому, что избавила меня от строгих и непривычных обычаев Атуйема (из коих агбан был далеко не единственным), как прежде избавила от строгих и привычных обычаев собственной страны. Поэтому болезнь Натали не только встревожила меня, но и оказалась причиной жестокого разочарования.
Однако не могу сказать, что она была для нас сюрпризом. Имя тропическим заболеваниям – легион, и мы, ширландцы, ужасно неустойчивы к ним. Все мы, согласно рекомендациям врачей, пили джин с тоником (я даже успела полюбить его и впоследствии пила дома просто ради удовольствия, что, конечно же, повлекло за собой очередные сплетни), но, если подолгу торчать в кишащих насекомыми окрестностях водопоев, риск подхватить малярию неизбежен.
Тревожные симптомы нам были известны. В начавшихся у Натали головных болях ничего примечательного не было – все мы страдали от них из-за беспощадного солнца и скверных походных подушек, но затем, среди бела дня, пока я изо всех сил старалась не закапать градом льющимся со лба потом очередной рисунок, ее начала бить дрожь, никаких сомнений не осталось. Натали, нужно отдать ей должное, оказалась не настолько глупа, как многие другие (равно мужчины и женщины) на моей памяти, и не стала утверждать, что все это пустяки, она в силах продолжать работу, недомогание пройдет. Все мы прекрасно знали: с малярией шутки плохи.
Как только нанятые нами носильщики свернули лагерь, наш проводник (болтливый парнишка-мебенье по имени Велоло н’Акпари Мему, знавший буш не хуже, чем я – собственную библиотеку) отвел нас в ближайшую деревню, где Натали могла бы отдохнуть с бо́льшими удобствами. По крайней мере, с этим все прошло гладко.
Однако когда дело дошло до лечения, мы тут же столкнулись с трудностями. Не стану хаять полученную Натали медицинскую помощь: ей дали воды и трав, унимающих лихорадку и боль, и это было все, чего мы могли ожидать от маленькой скотоводческой деревушки среди байембийского буша. Возможно, эригане не так уязвимы для подобных болезней, как ширландцы и прочие иностранцы, однако и их народ страдает от малярии достаточно часто, чтоб этот враг был им знаком.
Вот только медициной их помощь не ограничилась.
За лечением Натали надзирала старая (думаю, самая старая во всей деревне) женщина, чьего имени я так и не узнала: все называли ее просто Бабушкой. Из-за простонародного выговора и отсутствующих зубов понять ее речи было затруднительно, но вскоре я уловила в ее объяснениях раз за разом повторяющееся слово – «колдовство».
О колдовстве вы в свое время еще услышите. Пока же довольно будет сказать, что воззрения, распространенные по всей Эриге, относят почти любые несчастья на счет злоумышленных действий колдунов. Однако их колдуны – вовсе не обязательно воплощения преднамеренного богопротивного зла, какими их могут представить себе мои читатели-антиопейцы. Колдовство может, насколько я понимаю, быть и случайностью, и результатом злых намерений или неразрешенного конфликта в чьей-то душе. К тому же ни Бабушка, ни ее соседи не пытались утверждать, будто проблема Натали состоит исключительно в колдовстве и не имеет ничего общего с нашим диковинным пристрастием к времяпровождению в рассадниках малярии. Но что привело нас в такие места и ослабило Натали настолько, что она заболела? Ясное дело, колдовство. И Бабушка, как выяснилось, собиралась пригласить из соседней деревни человека, который излечит духовные хвори Натали.
– Нонсенс, – заявил мистер Уикер, услышав об этом. – Это не принесет мисс Оскотт ни грана пользы, да еще может взволновать ее.
Мы были снаружи дома, где отдыхала Натали, и она не могла слышать наш разговор. За границами деревушки, казалось, сжавшейся, сгорбившейся в надежде, что яростное солнце прекратит хлестать ее столь немилосердно, тянулись во все стороны бесконечные травы, а на их фоне темнели редкие пятнышки деревьев. Среди этих просторов я чувствовала себя совсем крохотной и ничтожной: если любой из нас вдруг прекратит дышать, эта земля и не заметит.
– Бабушка считает, что у нее одна из худших форм малярии, – сообщила я. – Из тех, которые чаще всего убивают.
– Тогда нужно везти ее обратно в Атуйем, если только ее можно перевозить. Врач сэра Адама мог бы позаботиться о ней много лучше.
Для этого требовалось тщательно рассчитывать время путешествия. Большинство форм малярии проявляются в виде периодических приступов лихорадки (продолжительность интервала между ними и позволяет
