– Похоже, неумение разговаривать друг с другом – семейная традиция Форкосиганов.
– Я… вроде как должен был бы спросить это у отца.
– Э-хмм… – Корделия откашлялась. – Так или иначе, следующие два или три года после ее смерти у Эйрела и Джеса был роман – очень скандальный, надо сказать. Они открыто демонстрировали свои отношения и частенько устраивали пьяные дебоши. – «Адская парочка – начинающий садист и человек, склонный к саморазрушению. Эй, стоп! Майлзу ни к чему такие подробности». – Не думаю, что твой отец мстил Петеру, но он точно попал под перекрестный огонь. В финальной ссоре – перед расставанием – у Эйрела с Джесом не обошлось без кровопролития. Эйрел смог взять себя в руки и занялся карьерой. Джес продолжил свое падение. Хотя и не в смысле военной карьеры, к сожалению. Впоследствии его карьерный рост… сильно навредил Барраярской армии.
– Это все тебе отец рассказал?
– Отчасти. О чем-то я догадалась сама с помощью других источников. Остается только удивляться, сколько доброжелателей считали своим долгом меня просветить, когда я только приехала на Барраяр, хотя к тому моменту прошло уже двадцать лет. Даже адмирал Джес – минут за двадцать до своей… э-э-э… благополучной кончины. Надо сказать, что результат их неизменно разочаровывал. – «И Джеса сильнее всего…» – Наверно, мне следует внести ясность, уж коли зашла речь о давних романах… Все мои возражения относились к характеру Джеса, а не к его полу.
Майлз пожал плечами, как бы говоря: «Бетанские стандарты, ну еще бы».
– Так это все же клевета, даже если и правда?
– Одни и те же факты… можно преподносить по-разному. Вполне нейтрально или так, чтобы вызвать шумиху, навредить и причинить боль – в зависимости от намерений рассказчика. Хотя мне кажется, этот эпизод ни для кого не был тайной – во всяком случае, для людей того поколения. Поэтому уже никого особо не шокировал.
– Меня он еще как поразил, – нахмурился Майлз. – Про тот тяжелый период отец в общих чертах мне сам рассказал, но только не про Джеса. То есть… я ведь наполовину бетанец, так ведь? На момент разговора я уже не был ребенком. Безусловно, детям такое не рассказывают. Но мне-то было уже тридцать! – Он сморщил нос, демонстрируя все оттенки смятения и беспокойства. – Вместо этого он оставил меня… в заблуждении.
Корделия потерла затылок, в котором потихоньку начиналась тупая боль.
– Это случается, когда два человека столь важны друг для друга. Подумай про такой вариант… Он столь же мучительно переживал, как ты его оцениваешь, – как и тебя всегда волновало, что он о тебе думает.
– Хм-м…
– Давай попробуем по-другому. – Корделия прикусила губу. – Подумай о трех самых глупых и стыдных поступках в твоей жизни.
– Только трех? Сдается мне, их было больше.
– В этом упражнении перевыполнять задание не требуется. Трех достаточно.
– Есть из чего выбирать, но… допустим. – Он откинулся назад, катая трость между ладонями.
– Итак, насколько взрослыми должны быть Зелиг и Симона, чтобы ты мог рассказать им об этом? Десять лет?
– Нет, конечно! Они слишком маленькие для таких моральных кошмаров. – И почти сразу добавил: – И любых других кошмаров, если это будет в моей власти.
– Двадцать?
– Двадцать… возраст растерянности. – Похоже, Майлз уже понимал, куда она клонит. И ему это не очень-то нравилось.
– Тридцать?
– …возможно, – уклонился он от прямого ответа, как и во времена отрочества.
– Сорок?
– Сорок, может, и подойдет, – нехотя согласился он.
– Эйрелу следовало выбрать тридцать девять, по-видимому.
– Э-э… – Едва слышный болезненный выдох.
– А если наоборот? Сколько лет должно быть тебе, чтобы ты мог мне рассказать о своих трех худших поступках?
Теперь Майлз выглядел немного встревоженным.
– Два тебе известны. Третий… на сегодня практически неактуален.
– Я не прошу тебя исповедаться, милый. Просто хочу, чтобы ты приложил усилие и увидел в своем отце человека, а не супермена. Этот пьедестал слишком высок, чтобы с него падать.
– Да. Полагаю, что так. Ха! – Он наклонился вперед и оперся подбородком на трость. – Я знаю. Я и в самом деле знаю. Интересно, а сам я чем довожу своих детей до бешенства?
– Подростковый возраст уже не за горами, так ведь? Скоро ты получишь от них ответы. Или сам догадаешься.
Он вздрогнул. Потом тяжело вздохнул:
– Еще советы будут, о мудрейшая?
– Раз уж ты прямо спросил… – Она пожала плечами. – Боюсь, ничего оригинального. Прощай и прощен будешь, и что бы ни хотел сказать, не откладывай. Ты можешь опоздать.
– Да, знаю. Знаю, каково это, когда уже ничего не можешь исправить. Последний из моих трех худших поступков в жизни… все именно так.
– Как и для многих.
Майлз снова откинулся на спинку кресла и помолчал, размышляя.
– Отец… он всегда казался таким самодостаточным. Таким сильным. Я пропустил его сердечный приступ, потому что лежал в криокамере. Узнал уже потом, когда все стало налаживаться… наверное, я не…
– Сильным, да. Но никто не может быть настолько сильным, чтобы никогда ни в ком не нуждаться. Думаю, ты уже это понял.
Он склонил голову, соглашаясь, и легкая улыбка тронула его губы. Может, подумал о Катрионе?
Корделия словно только сейчас заметила, как в ярком свете лампы отсвечивает серебром седина в склоненной голове сына.
– В следующем году тебе будет столько же, сколько было Эйрелу, когда мы познакомились. В его волосах тогда было столько же седины, как теперь у тебя, – задумчиво проговорила она.
– Правда? – Он нахмурился и дернул прядь волос, пытаясь рассмотреть. – Может, к восьмидесяти у меня тоже все волосы поседеют.
«Надеюсь, – подумала Корделия, и у нее перехватило дыхание. – Нет, не позволяй страху отравлять счастье, которое у тебя есть – здесь и сейчас. Или горю пожирать твое будущее». Последнее было сложнее.
Ее вдруг стало клонить в сон.
– Как думаешь, теперь ты сможешь заснуть?
Майлз потянулся, расправив плечи.
– Да, попробую.
– Завтра утром можешь спать сколько захочешь…
– Да, конечно. Тебе рано вставать. – Он взял трость, опираясь на нее, выбрался из кресла и направился к выходу. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. Сладких снов, сынок.
– И тебе пусть с этим повезет, ма. – Он взмахнул на прощание рукой и вышел. И никаких «спасибо» или «я так рад, что мы об этом поговорили». Впрочем, неудивительно – с учетом всех обстоятельств.
Но тут он просунул голову в приоткрытую дверь и ехидно спросил:
– Так когда ты расскажешь Аурелии все эти дурацкие истории?
«Ого, мальчик кусается!.. И хорошо, значит, ему получше».
– Когда повзрослеет достаточно, чтобы задавать вопросы. – «Или никогда». Пусть будущее избавится от давящего груза прошлого. Забывать тоже бывает полезно – и весьма. Не все и не всегда следует
