отвращением взглянула на коньяк, развязавший ей язык не хуже пресловутой сыворотки правды.
– Молчу-молчу. Так что, едем ко мне?
– А культурная программа?
– Коньяк уже был. Кино и койка дома, – отшутился он, но Лера так напряглась, что пришлось пояснить: – Мы посидим на диване и посмотрим фильм. Всего лишь.
– Да? – с разочарованием протянула Лера, тут же возненавидевшая себя за это неуместное разочарование, как будто она хотела чего-то большего. И тоже торопливо пояснила: – Не обращай внимания. С тобой разговаривает коньяк. Елки-палки, я себя так глупо еще никогда не чувствовала.
– Ты так быстро пьянеешь?
– Я трезвая. Просто не по себе. Или не в себе.
– Я не страшный. Кроме того, твоя мама записала номер нашей машины, если тебе от этого легче.
«Нашей! – бабахнуло по сознанию. – Нет. Это не любовь. Это… Это… Просто давно никого не было! И все. Нельзя вот так на ровном месте влюбиться в незнакомого человека. Это вообще опасно. А почему, собственно?»
– Ты что, заметил, как она записывала? – разрядила паузу Лера.
– Не то чтобы заметил. Мне показалось, что она делала это демонстративно, на случай, если я вдруг задумал что-то нехорошее и не собираюсь тебя возвращать. Но если бы я задумал, то я бы машину угнал. А потом бросил во дворах.
– А ты угнал?
– Нет. Я ж на ней вчера был. Меня бы уже поймали.
– А… возвращать ты меня собираешься?
– Как получится.
– Нахал!
– Так ты сама спросила. Надо было соврать?
– Надо!
– Я учту на будущее.
У них, оказывается, планировалось какое-то будущее. И, как выяснилось из последнего заявления, планировалось не одной только Лерой.
От этого в сердце что-то сладко щемило, в груди щекотало, а в мыслях туманилось.
Культурная программа на самом деле оказалась настолько культурной, что Лера даже расстроилась.
После кофе, фильма и ужина она, кажется, заснула. То есть не сразу, конечно, а какое-то время подремала под красивую музыку, концентрируясь для отпора. Обидно было уступать в первую же встречу. Но она уже понимала, что уступит. С другой стороны, глупо было ехать в квартиру к мужчине на второй день знакомства и делать вид, что на самом деле собиралась всего лишь посмотреть кино. Какое кино после того, как выдула у него полфляжки коньяка, наговорила ерунды, да еще почти призналась, что он ее волнует. И даже не почти, а совершенно точно – призналась. И все он понял. Наверняка даже то, чего еще сама Лера до конца не понимала. И вот она бодрилась из последних сил, силилась понять, систематизировать ощущения и изобразить возражения, чтобы утром было не так стыдно.
Витя сидел напротив, улыбался и просто смотрел. А потом она проснулась среди ночи, одна, одетая и заботливо укутанная пледом.
– Какое хамство! – Лера чуть не разревелась от разочарования и презрения к себе. Какая дикость – хотеть того, о чем она в данный момент думала. Да она вообще не могла ни о чем таком думать! Она же не Юля!
Лера даже встала, походила по квартире, нарочито создавая как можно больше шума. Витя спал в соседней комнате, тихо посапывая. На шум и передвижения он не отреагировал.
Умывшись, Лера на цыпочках прокралась в комнату, потом вдруг снова метнулась в ванную, приняла душ и решительно вернулась в выделенную ей комнату в одном нижнем белье. Тональность сопения в соседнем помещении не поменялась.
– Я пьяная, – утешила она сама себя. Это было вполне достойным оправданием недостойного поведения.
Следующие полчаса Валерия ворочалась на кровати, придумывая и тут же отвергая причины для похода к хозяину с какой-нибудь мелкой надобностью. В борьбе целомудрия с физиологией победил сон.
Утром она долго и томительно прислушивалась к звукам в квартире, терзаемая дилеммой: быстро встать и одеться или дождаться хозяина в «неглиже».
Как выяснилось, хозяин дома любил поспать. Поэтому пришлось встать, и не только одеться, но и приготовить завтрак на двоих. Кулинария не была Лериным коньком, но ее талантов вполне хватило на омлет с помидорами и сыром. Получилось так восхитительно и аппетитно, что красно-желтый ароматный блин умялся как-то сам собой.
– Чем занимаешься? – Витя материализовался в кухне внезапно, как сугроб, сброшенный нерадивым дворником с крыши под ноги прохожему. Эффект от его появления тоже перекликался с последствиями падения чужеродного объекта непосредственно перед носом – Лера вздрогнула и чуть не подавилась.
– Завтрак готовлю. В смысле, уже приготовила.
– Судя по пустой сковороде, ты перевыполнила план, – улыбнулся Витя. – Конечно, мужчины любят, когда после первой совместной ночи девушки радуют их завтраком. Но чтобы барышни его еще и съедали в одиночку – это ноу-хау.
– Там еще чай остался, – промямлила Лера. – То есть – кипяток. Но из него можно сделать чай.
– Да и кипяток уже не кипяток вовсе, – глубокомысленно отметил Виктор, пощупав чайник. – Ты потрясающая.
– Да уж. Я такая, – потупилась Лера, сдерживая смех.
К своим двадцати восьми годам Виктор Якушев твердо знал: жизнь ничего не дает просто так. Она вообще ничего не дает, а лишь старается отобрать. И с ней надо постоянно быть настороже, чтобы вовремя отбить хоть что-нибудь.
Сначала она отобрала у Виктора родителей. Ему едва исполнилось четырнадцать, и он совсем не умел биться за свои права. Да и с кем биться? С судьбой? Есть потери, которые не вернуть, и ошибки, которые не исправить. И то и другое в его богатой биографии уже было.
Жизнь с бабушкой, после смерти дочери и зятя опустившейся на дно и быстро спившейся, настолько отличалась от жизни с родителями, что Виктору иногда казалось, что он тоже умер, только не смог уйти с ними, а по нелепому недоразумению застрял между небом и землей. Они существовали на грани нищеты. Иногда было нечего есть, почти всегда нечего надеть, и никогда не было денег. Он даже на дни рождения к одноклассникам не ходил, потому что не мог ничего подарить. Зачастую дети бездумно жестоки. Они самоутверждаются за счет тех, кто слаб и зависим. Они эгоистичны и делают ровно столько, сколько им позволено. Витя был уязвим, как воздушный шарик в зарослях терновника. Не тыкал его шипом только ленивый. Из успевающего ученика он превратился в тупого и запуганного троечника, из лидера – в аутсайдера, из доброжелательного открытого подростка – в настороженного ощетинившегося зверька. Он ненавидел и боялся всех, как волк в клетке, огрызаясь даже на редкие ласковые слова и попытки протянуть руку.
После уроков Виктор работал на рынке, куда его пристроила бабушка. Таскал ящики, выносил мусор, иногда даже побирался. Потом Витя начал присматриваться к прилавкам. Когда хочется есть, мучительно и до слез, то нравственные барьеры смывает голодной слюной, а совесть заглушается скорбным воем желудка.
Иногда, когда человек уже готов шагнуть в пропасть, достаточно просто окликнуть его. И жизнь пойдет по другой колее. Даже не обязательно протягивать руку – можно просто оттолкнуть от края. Пусть грубо, неумело, но сделать хоть что-то. Самое страшное, когда мимо стоящего на краю пропасти течет равнодушная толпа. Никому нет дела до горя, до отчаяния и до того, что вот сию секунду он может сотворить чудо. Или не сотворить.
В пятнадцать лет Виктор Якушев впервые украл. Он долго наблюдал, как это делают карманники на рынке, даже потренировался дома на бабкином плаще. Деньги ему нужны были даже не на еду. Все было страшнее и отвратительнее – порвались школьные брюки. Едва доходившие до щиколоток и сколотые
