Берни находится в запертой комнате наедине с отщепенцем.
И сколь бы ни был Джайлс раз поболтать о старых добрых днях в рекламном бизнесе, он не может стать причиной дискомфорта для стоящего рядом человека.
– Ну, хорошо, позвольте мне показать вам работу… кое-что я сделал…
Оба с облегчением вздыхают, когда щелкают застежки портфеля, шуршит кожа. Джайлс укладывает холст на стол и гордо указывает на него, хотя в этот момент он чувствует только панику.
Неужели что-то не так с освещением?
Семейство, которое он нарисовал, можно использовать как пособие по анатомии, словно их кожа протерлась и кости едва не торчат наружу. И правда ли он изобразил четыре лишенных тела головы, почему не заметил, насколько омерзительно они выглядят? Даже цвета словно выцвели, за исключением желатина, который выглядит магматическим апофеозом красного цвета.
– Алое, – Берни вздыхает.
– Слишком ярко, – говорит Джайлс. – Полностью согласен.
– Нет, дело не в этом. Хотя губы папаши выглядят немного… кроваво… Просто. Цвет в целом не годится. Красный совсем не в моде. Мы больше не используем его. Неужели я не говорил вам об этом? Хотя может быть, и нет. Как я сказал, у нас бардак. Красный зарубили на совете директоров. Новый тренд… вы готовы? Теперь это зеленый.
– Зеленый?
– Велосипеды. Электрогитары. Хлопья для завтрака, даже тени для глаз и прочее. Внезапно оказалось, что зеленое – это будущее для всего. Даже новый вкус у всего… Зеленый полностью и совершенно. Яблоко, дыня, виноград, песто, фисташки, мята.
Джайлс пытается игнорировать квартет издевательски скалящихся черепов и таращится на желатин, который они вроде бы хотят. Он чувствует себя глупым и слепым. Не имеет значения, упоминал ли Берни цвет раньше или нет, ведь если у Джайлса есть хоть какой-то здравый смысл, то он должен был понять сам.
Что за сорт людоедского аппетита будет возбужден желатином столь красным, словно он извлечен прямо из бьющегося сердца?
– Это не я, Джайлси, – говорит Берни. – Это всё фотографы. Каждый клиент, проходящий через наши двери сегодня, хочет мгновенных снимков, красивых девушек с гамбургерами, пачками энциклопедий или что они там продают, и еще он хочет попасть на кастинг, чтобы посмотреть, кого мы выберем. Я последний человек в нашей конторе, кто пытается продать шишкам настоящее искусство. Искусство – это искусство, говорю я. А ты, Джайлси, великий художник. Надеюсь, у тебя было время рисовать что-то свое?
Рисунки выглядят как остатки пирожного с лаймом в ярком свете «Дикси Дау»: танталовы муки.
Джайлс засовывает их обратно в портфель.
Вес его не покажется на обратном пути столь успокаивающим, каким он был на пути сюда. Нет, Берни, за «что-то свое» он не брался очень много лет, поскольку был занят, рисуя и перерисовывая желатин, который не нужен никому вне зависимости от цвета будущего.
14Стрикланд ощущает горячие мурашки стыда.
Струйка мочи ползет по плиткам пола – это слишком много, он хотел лишь чуток пугнуть уборщиц. Он планирует припугнуть всякого, кто увидел Образец сегодня ночью. Это трюк, которому он научился у генерала Хойта, когда они находились в Токио: всякий раз, когда сталкиваешься с кем-то менее значительным, покажи, что он ничего для тебя не значит.
Так что едва он увидел черную уборщицу, изогнутую спину белой уборщицы и писсуар, замысел возник сразу же.
Но это отвратительно. Ссать наземь – это он делал в Амазонии.
Чистота – это то, что ему сейчас жизненно необходимо, и вот он, буквально мочится на нее.
Он оглядывается через плечо и наконец-то присматривается к той, что поменьше. Лицо у нее без макияжа, лишено того месива, которым так любит мазаться Лэйни, и от этого он чувствует себя только хуже.
Стрикланд напрягается, опустошая мочевой пузырь, и оглядывается, думая, что сказать. Находит электрохлыст – нет сомнений, что сейчас женщины уставились на него.
Эту штуку он выторговал у одного фермера перед тем, как покинуть Бразилию, и крестьяне, едва говорившие по-английски, именовали ее почему-то «алабамский прывет». На самом деле помогала «мотивировать» Образец, когда надо было загнать его куда-нибудь или, наоборот, извлечь.
На одном из медных зубцов-электродов видно жирное темно-красное пятно свернувшейся крови.
Стрикланд протягивает хлыст к белому фаянсу – надо добавить еще беспорядка. Делает голос громче, чтобы не думать о том, насколько он сам себе отвратителен:
– У меня в руках мощный «Фарм-мастер» модели тридцать пятьдесят четвертого года, а вовсе не это новомодное стеклопластиковое дерьмо. Сталь основы, дуб рукояти. Переменное напряжение от пяти сотен до десяти тысяч вольт. Подойдите и посмотрите, дамочки, только не трогайте.
Его лицо горит, все звучит так, словно он расхваливает собственный член.
Отвратительно. Отвратительно.
Что, если Тимми услышит отца, когда он разговаривает вот так? Или Тэмми? Стрикланд любит своих детей, пусть даже он боится к ним прикасаться, боится причинить им вред. Они должны судить его исключительно по тому, что сходит у него с языка.
Он ощущает, как поднимается гнев по отношению к этим женщинам, что стали свидетелями его уродства. Конечно, не их вина, что они находятся в этой комнате. Несомненно, их вина в том, что они находятся на этой работе, что оказались на этой позиции, ведь так?
Последняя капля мочи падает.
Он думает о жирной капле крови, висящей на «алабамском прывете».
Стрикланд встряхивает, аккуратно запаковывает свое хозяйство и застегивает молнию с пугающим зевком. Женщина глядит в сторону. Что, остались брызги на штанах?
Он больше не в джунглях, он должен все время теперь думать о таких вещах. Накатывает желание убежать из этой слишком ярко освещенной комнаты, от беспорядка, который он устроил.
Покончить с этим, говорит он себе.
– Вы обе слышали, что сказал тот мужик в лаборатории, и я надеюсь, что мне нет нужды это повторять.
– Нас проверяли, – говорит негритянка.
– Я это знаю. Я тоже проверял.
– Да, сэр.
– Это моя работа – проверять все.
– Я сожалею, сэр.
Почему эта женщина все усложняет?
Почему другая женщина, намного более красивая, куда мягче на вид, не скажет чего-нибудь? Воздух в комнате становится влажным и смрадным, точно они на болоте. Воображение, ничего более. Его сердце тяжело бьется. Он тянется за мачете, но того нет. Хотя есть «прывет». Отличный заменитель. Он жаждет схватить эту штуку покрепче.
Стрикланд выдавливает смешок через стиснутые челюсти:
– Смотрите. Я вовсе не поклонник Джорджа Уоллеса. Я думаю, у негров есть свое место. Да. На рабочем месте, в школах – те же самые права, что и у белых. Но вы, люди… Нужно поработать над своим словарем. Ты слышишь сама себя? Повторяешь одни слова. В Корее я сражался рядом с негром, который был осужден за то, чего он не делал, поскольку когда судья захотел его расспросить, то черный только и смог выдавить, что «да, сэр» и «нет, сэр». Именно поэтому столько ваших мы вынуждены сажать в тюрьму. Не имею в виду ничего личного. Я слышал, что они закрывают
