– Не гляди так, я себе амулетик сделала, – и вытянула заячью лапку на шнурке. – Хороший… об него не одно заклятие разбилось, так что… без меня пойдете, кричать стану.
– Дура.
– Какая есть, а вся твоя, дорогой.
– Осмелела…
Я Арея за руку тронула, он и очнулся, нехотя, готовый вновь в сон упасть. И верно, спали б мы в ином месте, спокойном, так просто его б не добудилась. А тут и колдовской сон сторожкий. Арей пытать ничего не стал. Поднялся на ноги, потянулся, разминая затекшие плечи, и, сонное нашее царствие взглядом окинув, пальцем в потолок ткнул.
Стало быть, на чердак пойдем?
А и верно, коль вершить обряду, то в месте спокойном. На улицу нас не пустят, тут и думать нечего. Небось и двери снаружи подперли, чтоб мы, студиозусы неразумные, под ногами не мешались. Но и сами сюды не полезут, дабы заклятье не порушить.
Значится…
Значится, на чердак полезем. Чаровать пока неможно, сие почуют, но я впотьмах вижу неплохо. Еська… тоже привычный. И Щучка вот ступает осторожне, крадется, что кошка по сметану. Арей кивнул и переступил через длинные Ильюшкины ноги. Не царевич – цапля чисто голенастая.
Лестица на чердак вела узкая да скрипучая – страсть. Я на каждым шаге замирала, опасаясь, что отворится дверца махонькая да Архип Полуэктович заглянет.
Спросит, чего это мы удумали?
Какую-раздакую лихую дурь студенческую?
Аль царевичи проснутся.
Но нет, никто не проснулся, никто не помешал. Видно, Божиня решила, что студиозусам иная дурь и не во вред буде.
А вот крышу и вправду подлатать надобно, это ж пока теплынь стоит, то и дому ладно, а вот зарядят осенние дожди, и потечет вода сквозь дыры, в которых ныне звезды нарядные виднеются.
Пахнет пылью.
И травами сухими, перележалыми. Мне еще когда бабка сказывала, что травы, конечно, хранить можно, но не вечно, что на третий-четвертый год утрачивают они силу свою. Нынешние, мыслю, куда как подольше лежали, а поди ж ты, не стали трухой.
Висят со стропил веревки. А на тех веревках крючочки костяные примотаны, а на крючки, стало быть, пуки травы насажены. Тут тебе и лебеда, и полынь горькая, и полынь сизая, которая от сердечной боли хороша, и белокопытень, да и иные травы, простые. Есть кровохлебка махонькая и мухоедка, уж не ведаю, для какой надобности. В углу пыльный сундук виднеется. И меня к энтому сундуку прямо-таки тянет, ой, чую, там сокровищев немало спрятано. Может, даже крикун-корень есть, про которого в «Травогляде» Люцианы Береславовны писано было.
Ничего, после гляну.
В «Травогляде» том же ж писано было, что корень энтот силу не утрачивает со временем, а наоборот, чем дольше лежит, тем ядреней становится. Нынешний, коль он там есть, мню, ядрен так, что дальше и некуда.
Я себя за руку ущипнула.
После.
Все после. И сундук, и корень… и чары, на энтом сундуке накладенные, потому как прежде я за собой такого не замечала, чтоб хотелось в чужие сундуки нос сунуть.
– Ты уверен, что нам это надо? – Вот Еська к чарам равнодушный остался, всперся на сундук и ноги свесил. Арей же головой мотнул, и понимай как знаешь. То ли уверен он, то ли не уверен, главное, что со своего не отступит.
Вона, сумку вывернул.
Мела достал.
– Дай я. – Мел я забрала. Даром, что ли, я ночей не спала, премудрость чертежную постигаючи. Пригодилась. Арей-то с краю рисовать взялся, а значится, не видит, что схема этая – малой цикличности, а такие малюют от центра…
Люциана Береславовна меня б похвалила.
После, конечно, когда б отошла гневаться. Может, вместе б и разобрали сию схему на составные части. Вот центр у ней необычный, там линии и восходящие имеются, и нисходящие, что в одной схеме сочетать опасно, потому как может случиться, что не выдержит она и разомкнется, выплеснувши всю силу… а еще три руны-замка… и малая дуга… и поддужье с обратным током силы. Хитро выходит. И вроде каждый знак я разумею, для чего он надобен, а вот вместе собрались, и уже не понятно ничего.
Надеюсь, не наврала книга.
– Свечи расставляйте…
От как плеснет Арей силы, так время нашее и выйдет, потому как силу очнувшуюсь туточки не скроешь. Скоренько явится наставник проверить, что у нас приключилось. И подсказывает душенька моя, что не радый он будет нашему эксперименту.
Свечи Арей расставил споро.
И чашу достал.
Полоснул себя по ладони, кровь отворяя… снаружи ктой-то завыл грозно, заохал… Щучка вздрогнула, а я… мне вдруг почуялось, будто стоит кто-то рядом и глядит на меня.
Глядит и усмехается.
Мол, сама девка себе беду нашла… сама.
Кровью наполненная, стала чаша в центр схемы. Свечи – на углы звезды большой, в которую семь малых вписано было, по числу тел небесных. И каждой Арей кусок хлеба поднес.
– Давай. – Он руку протянул, и Еська в нее волосья вложил, нитью перевязанные.
Собрали, значится.
Щучка сподмогла.
Еська… и от вора польза случилась.
Волосы легли в деревянную плошку, которую Арей мне передал, а я в центр круга отнесла. Взгляд пристальный, сгинувший было, вдруг сделался внимателен, насторожен.
– Зослава, – Арей руки разминал, – возможно, тебе будет лучше уйти.
Куда?
На низ? На лавку и перину пуховую, возвернуться в сон зачарованный, в коий, мыслею, ударюсь, стоит глазыньки прикрыть? И так до утреца самого лежать, беды не зная? А они тут сами пущай? И вроде невелика беда, чай, не на поле они бранном, с нежитью сражаться станут, а всего-то навсего обряду совершат. Но вот…
Не уйду.
Я тоже знать имею право. Вона, лежит в кошелечке монетки половина, горяча, что уголек. Я слово давала… два слова давала… и тепериче хоть одно да сдержать повинна.
– Нет, – ответила Арею и глянула прямо: будет ли принуждать? Не стал. Кивнул и за руку взял. Усмехнулся.
– Упертая ты.
– Какая уж есть.
– Хорошая есть. – Он провел пальцем по раскрытой моей ладони. – Если что вдруг не так пойдет, уходи… это древняя магия. Признаться, я сам не до конца уверен, как оно все пойдет.
Тут уж у меня слезы на глаза накатили.
Говорим что прощаемся, а сие – примета дурная, найдурнейшая изо всех. И у меня сердце прям колотится, мало что из грудей не выпрыгивает. Отошла в стороночку и со Щучкой рядышком стала, замерла, дыхание затаивши.
Еська к жене подошел.
Глянул искоса.
Вздохнул.
– Тебе не обязательно в эти дела лезть.
– Не обязательно, – согласилась та. – Но хочется. Интересно, знаешь ли… никогда настоящего чародейства вживку не видела.
Ага… настоящее ли.
Арей заговорил. Слова тягучие, что мед, одно за другое цепляются, ползут, заволакивают чердачок будто бы дымом. И в дыму этом ароматном, свечами рожденном, занимаются травы. Тлеют медленно, запахи плодят.
Полыни.
И зверобоя.
Кичень-травы, которая, сказывают, только в степях растет, и одну седмицу в году всего-то собирать ее можно. Трава
