В помещении на стеллажах – шеренги аэрозольных черно-желтых баллончиков, вдоль стены – синие пластиковые бочки. Одна из бочек была открыта и воняла разъедающим глаза хлорным запахом выгребной ямы. Люк, разумеется, как назло, оказался под ней, и пока Ольга, отойдя к стеллажам, чихала и кашляла в платок, Виктор и дядя Вася, стараясь не дышать, с трудом сдвинули бочку в сторону.
К жилым уровням добрались часа через два. В этих местах Виктору были знакомы каждый закуток и каждая дыра. Надвинув кепку глубоко на глаза, он быстро вел своих попутчиков мимо рядов скворчащих, шипящих, булькающих прилавков, источающих раздражающие желудок ароматы еды на любой вкус. Пару раз свернул в проходы между длинными и широкими коридорами – «проспектами» Бункера, и наконец через извилистый, плохо освещенный проход спустился на нижний уровень, а оттуда к ярусу, куда туристов не водили. Виктор пару раз укрывался тут на день-другой после крупных разборок в таверне, когда недовольные клиенты вызывали полицию.
Давным-давно здесь была карстовая пещера. Потом, забетонировав стены и потолок, ярус долгое время использовали как хранилище. Сейчас в опустевших контейнерах для грузовых перевозок, громоздящихся в шесть, а кое-где и в семь этажей, ютилась самая беднота, которой не хватало средств даже для дешевой капсулы на приличных уровнях.
К контейнерам поднимались строительные леса времен допринтерной сборки домов. Краска с труб давно слетела, крепления опасно проржавели, а мостки подозрительно трещали под ногами. Между рядами натянуты веревки с сохнувшим пестрым бельем. Через неровные прорези, похожие на зарешеченные окна, визгливо переругиваются на смеси чуть ли не десяти языков. Медленно вращающиеся большие лопасти в вентиляционной дыре над потолком с трудом втягивают дымы жестяных труб, торчащих из контейнеров на самом верху, и самодельных жаровен на бетонном полу яруса…
После короткого торга Виктор заплатил смотрящему за ключ с биркой. Выслушав наставление куда выбрасывать отходы и где справлять нужду, они поднялись на третий ряд. Их контейнер был крайним и стоял впритык к стене. У соседского контейнера, свесив ноги с мостков, сидел щуплый подросток с самокруткой, от которой поднимался сладковатый дымок. На новых соседей он не отреагировал и даже не подвинулся, когда они протиснулись мимо него к своей двери.
От прежних жильцов им достался толстый, почти на половину пола, матрас из рассыпающего от старости поролона, накрытого подозрительного вида кошмой. Матрас лежал на большом листе из стеклопластика, углы которого опирались на кирпичи. Треть контейнера прикрывала занавеска из выцветшей ткани, за ней имелось скособоченное кресло-кровать, явно с помоек верхних уровней, а вместо стола – большой картонный ящик. Люминофорная полоса на потолке еле освещала убежище.
Ольга заняла кресло, а Виктор и Зельдин сели на тут же просевший до пола матрас.
– Сойдет, – сказал Зельдин. – Можно перевести дыхание. Итак, сколько времени мы проведем в этих… э-э… фавелах и, главное, что будем делать дальше?
– Вы меня спрашиваете? – удивился Виктор.
– Ах да, – на миг смутился Зельдин, – я как-то не подумал… Поскольку информация дошла до назначения, то, естественно, конкурс отменят и всем будет не до нас. Мы даже не свидетели. Но если ее перехватили, а я не знаю, какими сетевыми возможностями располагают строительные корпорации, то через три дня после конкурса контракт будет подписан на высочайшем уровне, и любые наши разоблачения объявят происками конкурентов. Не удивлюсь, если в архитектурном бюро якобы проигравшей стороны найдется злоумышленник, который признается в фальсификации документов. Так что три-четыре дня лучше пересидеть здесь. И, кстати, неплохо было перекусить, а то, знаете ли, с этой беготни аппетит разыгрался.
– Я так понимаю, душа здесь нет, – сказала Ольга. – Но руки-то вымыть надо!
– Санитарный блок на каждом четном этаже, но одна не ходи.
Зельдин с Ольгой ушли приводить себя в порядок. Виктор достал из пакета батон, одноразовые тарелки с ножами и вилками, нарезки с ветчиной и сыром, бутылки с водой, распечатал и упаковку бумажных салфеток. Потом он сам спустился вниз, заодно узнав у смотрящего, где ближайшая скупка. Когда вернулся, Ольга уже разложила нехитрую снедь, а дядя Вася открывал бутылочки с питьевой водой.
Перекусили. Помогли Ольге раскрыть кресло-кровать, чуть не отдавив ей ногу. Одна из опор подозрительно перекосилась, но выдержала ее вес.
Виктор уселся на матрас, скрестив ноги, Зельдин пристроился рядом.
– Как же мне сестре и мамке позвонить, чтобы не беспокоились! – вдруг вскинулась Ольга и села, обхватив колени.
– Ночью попробую раздобыть что-нибудь подходящее, – сказал Виктор. – Все равно идти за водой, да и еды на пару дней еще надо.
Над головами что-то загремело, громкая многоязыкая ругань пробилась сквозь железные стены, оклеенные толстой мягкой пленкой.
«Нелепая ситуация, – подумал Виктор. – Было бы правильнее сразу двигаться к Департаменту. Там пересидеть легче. Начнет полиция прессовать, свои в обиду не дадут. Да и какие у полиции к нам претензии? И с какого боку во всем этом оказался замешан Бурмистров?..»
Зельдин вдруг щелкнул пальцами.
– Никита, мир его праху, сейчас бы посмеялся надо мной, – сказал он. – В студенческие годы мы часто спорили о путях развития архитектуры. Он считал, что прямоугольник, и вообще прямые углы в строительстве, это архаика, тупик, возвращение на подсознательном уровне к пещерам и норам. И вот сейчас мы с вами забились одновременно и в пещеру, и в нору. Прямоугольную.
– Думаете, его все же убили? – невпопад спросила Ольга.
Прямого ответа она не получила. Зельдин уклончиво ответил, что Никита Демченко всегда был, как говорится, человеком с более чем богатым воображением. И при этом немного скандальным. На втором курсе его доклад о Гауди чуть не кончился дракой. Когда он хитрым вывертом связал нелюбовь великого испанского архитектора к прямым линиям с китайской демонологией, какой-то темпераментный студент из Барселоны, который учился у нас по квоте для европейцев, кинулся на него с кулаками.
– Вы, архитекторы, горячие парни, – хихикнула Ольга.
Зельдин, улыбаясь, поведал ей, что архитекторы действительно люди хоть и творческие, но нервные, потому что великие замыслы сталкиваются со вкусами тех, кто оплачивает их воплощение. Вот он такой весь демиург, из ничего за шесть дней, а то и быстрее, создает прекрасное нечто, достойное остаться в веках, а тут жалкий денежный мешок, ковыряясь в носу, нагло требует, чтобы
