– В этой истории скрыто больше, чем вы думаете, – говорит Элисон. – Сокровища укажут тебе путь.
– Сокровища?
Она прижимает свое родимое пятно к моему, и в точке соприкосновения я ощущаю приятное тепло.
– Читай между строк, – шепчет Элисон.
То же самое она недавно сказала про фотографии.
– Не рискуй, Элли. Пообещай, что никуда не впутаешься.
У меня щиплет глаза.
– Но я хочу, чтобы ты вернулась домой…
Она отдергивает руку от моей лодыжки.
– Нет! Я не просто так все это сделала…
Ее голос обрывается. Сидя у моих ног, она кажется такой маленькой и хрупкой.
Мне нестерпимо хочется спросить, что Элисон имеет в виду, но, главное, я просто хочу обнять ее. Я опускаюсь на колени, не обращая внимания на боль, и тянусь к Элисон. Это настоящий рай – чувствовать ее объятия, вдыхать запах шампуня, уткнувшись носом ей в висок…
Однако блаженство быстро заканчивается. Элисон словно коченеет и отталкивает меня. Какое знакомое ощущение: я отвергнута. Но тут же я вспоминаю: папа и медсестра могут вернуться в любую секунду.
– Бабочка, – говорю я. – Она тоже играет какую-то роль, правильно? Я нашла сайт. Меня вывела на него фотография черно-синего махаона.
Облака заслоняют солнце, в воздухе повисает сероватая дымка, и кожа Элисон тоже как будто меняет цвет. Взгляд у нее обостряется от ужаса.
– Значит, ты это сделала.
Она поднимает дрожащую руку.
– Теперь, когда ты сама принялась его искать, ему не придется нарушать слово. Ты – легкая добыча.
– Ты меня пугаешь! О ком ты говоришь?
– Он придет за тобой. Выйдет из твоих снов. Или из зеркала… держись подальше от зеркал, Элли! Понимаешь?
– Зеркало? – недоверчиво переспрашиваю я. – Ты хочешь, чтобы я не подходила к зеркалу?
Элисон кое-как поднимается, и я с трудом удерживаю равновесие на костыле.
– Разбитое стекло ранит не только кожу. Оно рассекает душу.
И тут, как нарочно, бандана Джеба соскальзывает с моей коленки, открыв окровавленную повязку. У Элисон вырывается тихий вскрик.
Она не щелкает языком, поэтому я не успеваю спохватиться. Элисон бросается на меня, и я ударяюсь спиной о землю. Из легких выдавлен весь воздух, между лопатками вспыхивает боль.
Элисон садится сверху и стаскивает мои перчатки. По ее щекам ручьями текут слезы.
– Из-за него я сделала тебе больно! – рыдает она. – Я больше этого не допущу!
Эти самые слова она уже говорила – и я мгновенно переношусь назад во времени и пространстве. Я пятилетняя девочка – невинная, ничего не понимающая, – которая смотрит, как за стеклянной дверью собирается весенняя гроза. Меня окутывает запах дождя и сырой земли, так что даже рот увлажняется.
Прямо напротив моего носа на дверь садится бабочка размером с ворону, с синим светящимся тельцем и крыльями, как будто сделанными из черного атласа. Я взвизгиваю, и она, сорвавшись с места, зависает в воздухе, поддразнивает, приглашает поиграть.
Сверкает молния, обрушивая сверху поток света. Мама всегда говорила, что опасно выходить на улицу во время грозы… но бабочка, вся такая прекрасная, порхает, завлекает меня, обещает, что ничего страшного не случится. Я складываю стопкой несколько книг, чтобы дотянуться до дверной задвижки, и выхожу во двор, чтобы потанцевать с бабочкой среди клумб. Между пальцами босых ног выдавливается грязь…
Мамин крик заставил меня поднять голову. Она бежала к нам, вооруженная садовыми ножницами.
– Голову с плеч долой! – вопила она и срезала все цветы, на которые садилась бабочка. Чашечки так и отлетали от стеблей.
Загипнотизированная маминой энергией, я побежала к ней. Дождь поливал нас, молния озаряла небо. Я думала, что мама танцует – и вытянула руки ей навстречу. А потом споткнулась.
Белые лепестки лежали на земле, истекая кровью. Из дома выбежал папа, и я сказала ему, что нарциссам нужен пластырь. Он ахнул, когда увидел меня. Я была слишком маленькая, чтобы понять, что у цветов не течет кровь.
Каким-то образом я оказалась на линии огня, и садовые ножницы распороли мне ладони до запястий. Врач сказал, что боли я не почувствовала из-за шока. С тех пор Элисон уже не жила дома, и это был последний раз, когда я назвала ее мамой.
Раскат грома возвращает меня в настоящее. Сердце так и колотится о ребра. Я позабыла про бабочку. Она была моей тайной приятельницей в детстве и причиной шрамов. Неудивительно, что фотография казалась мне такой знакомой.
И неудивительно, что Элисон слетела с катушек, увидев ее.
Она стонет, поднося мои обнаженные ладони к тусклому свету.
– Прости, прости! Он использовал меня, и я погубила тебя. Ты достойна лучшего. Мы все достойны…
Элисон откатывается в сторону и выкапывает гвоздики. Земля осыпается со стеблей.
– Он ее не получит! Так и скажите…
Элисон стискивает цветы в руках, как будто пытается задушить их. Потом она отбрасывает смятые гвоздики, неверной походкой идет к зеркальному шару и пытается выдернуть его из земли.
Шар не поддается, и тогда она начинает молотить по нему кулаками. Я хватаю Элисон за локоть, боясь, что она поранится.
– Пожалуйста, – умоляю я. – Перестань.
– Ты слышишь меня? – кричит она, обращаясь к серебристому шару и вырываясь из моей хватки. – Ты ее не получишь!
Что-то движется в зеркальной поверхности, какая-то смутная тень. Но, если присмотреться, становится ясно, что это всего лишь отражение Элисон, которая вопит так яростно, что вздуваются жилы на шее.
То, что происходит дальше, похоже на сон. Над головой спиралью закручиваются облака. Начинается ливень. Я смотрю сквозь дождевые струи и вижу – будто в замедленном действии – как ветер захлестывает косу Элисон вокруг шеи. Она заходится надрывным кашлем и сгибается пополам, вцепившись пальцами в косу, чтобы ослабить удавку.
– Элисон!
Я бросаюсь к ней, лишь мимоходом заметив, что лодыжка перестала
