– Не стрелять! Не стрелять! – кричит.
– Это мы ещё поглядим! – кричит в ответ Егор.
– Русски, сдавать! – опять кричит этот, с платком.
– Русские не сдаются! – это уже я кричу. Популярный слоган-мем.
– Мы – сдавать! Капитулирен! Гитлер – капут!
– Ну, вот, Рохнин, и твоя индульгенция, – говорю я Егору.
Лошадь удивлённо смотрит на меня. Да, я знаю фамилию Егора. Я многое знаю такого, что не хотел бы знать.
– Это чё за… ирдургеция? – удивился Егор.
– Прощение грехов. Вяжи пленных – тебе и спишется твой штраф. Чем большее стадо приведёшь – тем быстрее трибунал твоё дело рассматривать будет. Понял?
– Понял. А если подлянка?
– Кто не рискует – не пьёт шампанского. Самогоном обходится. Рискуем?
Егор думал не долго:
– Слышь, дура! – орёт Егор румыну. – Оружие сложили, руки – в гору и подходим по одному! Ты понял, чурка?
Румын кивает, идёт спиной вперёд к своим, не поворачиваясь к ним, через плечо что-то им выговаривает. На землю полетели винтовки, ремни с патронташами, взлетели голые руки с топорщащимися белыми пальцами.
– А чем мы их вязать будем? – спрашивает Сашок. – А кормить?
– Без кормёжки перетопчутся, – отвечаю, не сводя прицела с моря поднятых рук. – А чем вязать – ищи! Я тебе что? Дом Советов? Совнарком? У тебя голова на шее болтается для чего? Вешалка для каски?
Меж тем Егор вышел из-за брони и пошёл приставными шагами к румынам, не сводя с них ствола своей винтовки. Румыны встали, повернулись к нему.
– На колени! – кричит Егор, отгоняя одного от толпы, разворачивает его, ставит на колени, подбивая его в сгиб коленей. Охлопывает по карманам.
– Ловко ты! – кричу я. – Уже приходилось пленных брать?
– Меня брали! – отвечает Егор. – Наша доблестная милиция! Молодой я был и глупый.
Процесс «взятия» пленных был нудным и долгим. И поэтому утомительным. Для меня. Не знаю, как для моих соратников. Ничего не происходит, легко отвлечься, задуматься о чём-нибудь, но бдительности терять нельзя! Выхватит какой-нибудь из этих, с виду жалких, цыган пистолет из-за спины – положит нас всех на раз-два. Приходится силой воли удерживать концентрацию.
А когда Егор и Сашок повязали этих – от дороги уже тёк постоянный ручеёк решивших завязать с войной. Эти – решили поменять войну на страшную вечную мерзлоту дикой Сибири, которой их пугали офицеры.
А были такие, которые не смогли определиться. За то время, что я «контролировал» пленных и дорогу, двое застрелились. Просто выходили из людской реки, садились, разувались, засовывали себе ствол в рот и пальцем ноги вышибали мозги. Бывает. Истинно лучше страшный конец, чем бесконечный страх.
Был ещё один, что стал кричать и стрелять – в спины идущих сдаваться в плен. Его завалили – свои же. Застрелил его солдат румынской армии и пошёл дальше. Не к нашему «пункту приёма пленных», а туда, к пепелищу села.
Солнце было высоко, мороз потихоньку крепчал, снег идти почти перестал. И вот в это время на дороге поднялась паника. Похоронная процессия румын превратилась в паническое бегство.
– А вот и наши! – кричу радостно. Я и правда рад. – Лошадь, надо бы себя обозначить! Флаг красный – был бы идеальным.
Понятно, но где его взять?
– Ищи белые тряпки! Те же портянки, полотенца! На палки, штыки наденем. Не хочется загнуться от дружеского огня! Пальнут из пушки, с перепугу – только потом разбираться будут.
А толпа пленных у нас уже внушительная. Стоят в снегу на коленях, нога на ногу, руки за головой в замок пальцев. Я видел по телевизору. Не знаю, насколько это оправданно, но связать их всех просто нереально. А от дороги бежит целый девятый вал сдаваться. Оружие бросают кто где. И около мёртвого танка – уже гора винтовок и амуниции.
Лошадь тащит кавалерийскую пику. У меня шок. Откуда? Была, оказывается, в горе сданного оружия. Времена лихих конных атак ещё не закончились, оказывается. Это я думал, что холодное оружие должно исчезнуть в век автоматического оружия, а вот румыны не думают. Да и наши. Наши «гусары», что воевали несколько дней бок о бок со штрафниками, также таскали свои шашки на боках. Не видел, чтобы применяли – воевали как пехота. До противника добирались с ветерком, спешивались и воевали – пешими, но шашки исправно таскали на боку.
Вижу широкогрудые танки, что утюжили снежную целину в поднятой ими самими вьюге. Спешно привязываю белое полотнище с бурым пятном к пике лоскутами ткани, распущенными на полосы. Простынь это. Была. И кого-то на ней убили – пятно старой крови было немаленьким. Даже этим не побрезговали мародёры европейские. Вздохнул – и нам сгодилось.
Стал махать получившимся «японским» флагом над головой. Залез на башню, встал в полный рост. И опять забыл о пленных. Снять меня как два пальца об асфальт! Обошлось.
Гулко, каким-то тупым протяжно-звонким буханьем стрельнули танковые пушки. Характерно так. Не спутаешь. Аж сердце подпрыгнуло – как я соскучился по этому звуку!
Два куста разрывов встали у дороги. Как стоп-сигнал – по эту сторону взрывов всякое движение прекратилось. Вся масса людей залегла. Там, дальше, за разрывами – ускорились, бросая оружие, амуницию, обоз.
Мать моя женщина! Какие красавцы! Это я любовался нашими танками, легендарными Т-34, что широкогрудыми кораблями летели над белым морем снега, качаясь на этих снежных волнах. В поднятой танками снежной пурге и не заметил, что танки облеплены заснеженными, как снеговики, людьми, что жались к броне.
Крайний, левый танк резко крутнулся на вставшей колом гусенице, полетел к нам. Я думал, при этом манёвре люди с него посыплются, как брызги от собаки, – но удержались.
«Наши» пленные вскинули руки в небо. Я ещё рьянее закрутил флагом над головой.
Танк резко встал. Снег полетел дальше, оседая на пленных, что шарахнулись от него, падали на отёкших от долгого стояния на коленях ногах, друг на друга. Башня с жужжанием покрутилась вправо-влево, обведя нас стволом 76-мм пушки, замерла в направлении танка румын. Посыпалась с брони пехота, отряхались, крутя корпусом, как уже упоминавшиеся собаки, не опуская оружия с нас. Круто! Зрелище, достойное руки Тарантино.
– Свои! – кричу я. – Русские! Штрафная рота Н-ской дивизии М-ской армии. Донской фронт!
Стволы автоматов чуть дёрнулись, чуть опустились.
– Боец Кенобев! Штрафная рота. М-ская армия! Это наши пленные! – опять кричу.
Открываются, почему-то с грохотом, танковые люки. Оттуда пар. Из пара танкисты. Двое, как спрыгнули, сразу повалились на землю. И лежат, раскинув руки. Отдыхают? Так тяжело им пришлось?
А командир танка, в зимнем комбинезоне на меху, в танкошлеме меховом, в унтах, неспешно открыл планшет, сверился с ним нахмуренно, снял перчатки, махнул мне:
– Спускайся, боец!
Я спрыгнул. Подошёл. Танкист протянул руку, смотрит прямо в глаза:
– Капитан Анистратов, Н-ская бригада. Как вы тут оказались?
Руку жмёт
