радовал приход зимы. К Новому году в домах будут наряжать елки, печь пироги, варить холодец, гнать самогон. Пойдет нешуточная гульба до Рождества, потом потянутся Святки, а на Крещение мужики, кто побойчее, станут нырять в прорубь, смывать накопленные за год грехи.
Кира с трудом пережидала праздники – ей не в радость были ни школьные вечеринки, ни домашние посиделки. Придут такие же, как мать с отцом, алкаши, зальют глаза и ну горланить песни...
От этих слов душа Киры леденела, и она бежала из дому к подружкам – шептаться, обсуждать, кто в кого влюбился, кто с кем целуется. Притворяться, что ей интересно, на кого заглядывается первый парень в поселке, кто с кем успел переспать. Все лучше, чем беспробудная пьянка родителей. Так налижутся, что печку истопить забывают, – придешь, а в горнице холод собачий, зато хоть топор вешай от самосада и перегара. И это – жизнь?
Ночами, зарывшись с головой под ватное одеяло, она мечтала о романтической встрече, о храбром рыцаре, который, как по волшебству, выйдет из чащи лесной, глянет на нее и полюбит всем сердцем, посадит на коня и увезет с собой.
Какая-то заблудшая добрая фея услышала ее мольбы и не замедлила откликнуться. Наколдовала разбойника с большой дороги – красивого, горячего, бесстрашного и... бессердечного. Видать, фея подзабыла свое ремесло, промахнулась, чего-то не учла. Суженый Киры повел себя странно: полюбить-то он ее полюбил, да так же быстро и разлюбил. Бросил на произвол судьбы, забыл. А она забыть не смогла.
В Москве все складывалось удачно. Ее взяли в подающий надежды коллектив, у нее появились перспективы, приличное жилье, деньги. Может быть, по чьим-то меркам, и небольшие, но для уроженки Сухой Балки, дочери горьких пьяниц, тащивших из дому последний рубль, – огромные. Правда, товарки по вокальному творчеству приняли ее настороженно, не проявляли ни дружелюбия, ни враждебности – присматривались. Не торопились записывать ее в свои. Украдкой следили за ней, будто ждали какого-то подвоха.
«Они мне просто завидуют, – успокаивала себя Кира. – Почему-то Калганов сделал солисткой меня, а не одну из них. Конечно, завидуют – перешептываются за спиной, переглядываются».
Она с удовольствием сменила нелюбимое имя на сценический псевдоним. Лея! Мягко, благозвучно... Не то что Кира.
Шли дни. «Я должна быть счастлива! – словно заклинание, твердила она. – Должна, но нет. Почему?»
Кира выполняла все, чего от нее хотели. Калганов окружил ее неусыпным вниманием, подгонял, придирался больше, чем к другим, не давал спуску. Она не обижалась – понимала: только взбираясь вверх по лестнице, она могла достигнуть высот, на которые другие попадали просто так, по праву рождения или по милости небес.
Нет-нет да и закрадывалась в ее белокурую головку шальная мысль: «Встречусь ли я еще раз с ним, проклятым и безмерно любимым „лесным разбойником“?»
Мысль завладела ее сознанием, не давала покоя. «А не обратиться ли мне к гадалке? – думала Кира, засыпая и просыпаясь с этим вопросом. – Почему бы не воспользоваться старым испытанным способом узнать будущее?»
Она стала просматривать объявления и остановилась на Провидице Любаве. Женщина с таким именем не обманет...
Глава 16
Кострома
На следующее утро Вишняков, как и обещал, повез Астру и Матвея смотреть Торговые ряды и музей деревянного зодчества.
Еще вчера вечером, уединившись наконец в гостиничном номере, они поспорили о «Хаммере».
– Думаешь, это та самая машина? – скептически усмехался Карелин. – Вряд ли.
– Черных «Хаммеров» в Москве не так уж много.
– Но и не мало. Люди богатеют, покупают крутые авто. Другое дело, что такая машина бросается в глаза.
– Глупо следить за кем-то на «Хаммере», – согласилась Астра. – А Егор Николаевич далеко не дурак. Значит, он хотел быть замеченным.
– Кем? Калгановым?
– Леей...
– По-моему, это идет вразрез с его собственными словами. В «Спичку» Вишняков ездил на другой машине, именно поэтому теперь он взял «Хаммер» – чтобы не раскрываться раньше времени.
– Ты меня убедил!
Сегодня, усевшись в «Хаммер», Астра опять задалась вопросом: та машина или не та? Наверное, Матвей прав.
Город дышал покоем, старозаветной патриархальностью. Метель прекратилась. Кое-где над укрытыми снегом крышами дымились трубы. Кресты, венчающие купола церквей, смотрели на восток, где лениво поднималось малиновое солнце.
– Говорят, такие ряды в старину были почти в каждом русском городе, – говорил Вишняков. – Но в Костроме – самые большие. Борецкий пытался все обойти и сфотографировать, но умаялся, отказался от этой затеи. Он утверждает, что так выглядели типичные русские ярмарки, а те переняли «проект» у ордынского кочевого балагана. Азия влилась не только в наши гены и кровь, но и в культуру.
Ярмарка есть ярмарка, а перед праздником она превращается в людской водоворот. Шум, сутолока, запахи провизии, обилие товаров, – глаза разбегаются. У Астры закружилась голова. Матвей купил для нее красивых печатных пряников и несколько керамических колокольчиков.
– Кваса хочу, – попросила она.
– А может, чего-нибудь горячего? – улыбнулся Вишняков. – Зайдем в чайную?
Они напились чаю в настоящем «Трактире», где все было обставлено по-купечески добротно: от начищенных до блеска пузатых самоваров до больших заварных чайников с пестрыми петухами на боках и расторопных «половых», как здесь называли официантов.
Согревшись и повеселев, поехали смотреть деревянные шедевры под открытым небом.
Старинные постройки в снегу выглядели как декорации к съемкам фильма про Волкодава или к сказке «Снегурочка». Здесь были и храмы, и дома, побольше и поменьше, – разные.
– Берендеево царство! – ахнула Астра. – Сейчас Мизгирь выскочит... за ним Купава. А Лель вон в той избушке живет, – показала она на скромное строение. – Дудочки к весне мастерит.
– Вижу, ты читала Островского.
– Она фильм смотрела, – ехидно возразил Матвей. – Старый, еще советский. Там много поют.
– Я пьесы Островского изучала в театральном. Однажды на Новый год мы ставили отрывок из «Снегурочки».
Лицо бизнесмена озарила широкая улыбка.
– Кстати! – воскликнул он. – Ведь именно Кострома – родина Снегурочки! Этот образ создан как раз Островским – он написал пьесу «Снегурочка» в своем имении Щелыково. Меня Борецкий чуть ли не силой туда затащил. Ты бы видела, с каким благоговением он ходил по дому, с какой нежностью гладил колонны при входе. Будто он литературовед, а не торговец! Не удивлюсь, если он и пьесы писать пробует...
Около деревянного храма остановилась группа туристов, многие достали фотоаппараты и видеокамеры.
– Отойдемте в сторонку...
Астра безмолвно зашагала за «гидом». Матвей, оглядываясь, – за ними. Он бы с удовольствием потолкался среди туристов, послушал, о чем они говорят. Пожалуй, и пощелкал бы эти темные от времени срубы, потом бы мальчишкам своим показал. Жаль, фотоаппарат в отеле остался.
– ...разговаривал с местными крестьянами, – донеслись до него слова Вишнякова. – Расспрашивал их про древние поверья, обряды. Так у него родился замысел пьесы – из языческого ритуала «похорон Костромы», женского божества, чья смерть была необходима для будущего урожая. Соломенное чучело Костромы – прекрасной девушки – топят в реке или сжигают, как Масленицу. Снегурочка тоже
