— Мне даже неловко, — фыркнула Ника. — Ты такая знаменитость!
— Я боюсь, что поставил жирный крест на нормальной журналистской работе. Кто всерьез воспримет специалиста по йети?
— Только йети.
Она клевала палочками салат. Чувственные губы, белоснежные зубки, эта обворожительная улыбка… Андрей воображал ее на пилоне, гибкую, сильную, извивающуюся в свете прожекторов.
— Ну что, — поинтересовался он, — похоже на японскую еду?
— Нет, — призналась она, — но вполне съедобно.
Ему нравилось, как Ника гримасничает, как смеется (гортанно, га-га-га, в конце чуть смущенно прикрывая рот, такого дикарского хохота учитель-методист Мария Аронова себе бы не позволила), нравилась ее порывистость.
— До сих пор не могу класть ногу на ногу, — сказала она, ерзая, — нас учили, что это вульгарно.
— Каково было твое первое впечатление от Токио?
— Банальщина, но это действительно город контрастов. Я летела через Хельсинки, из холода в жару. В аэропорту злющие чиновники иммиграционной службы и очень приветливые таможенники. Помню, как ехала в центр города, видела все эти бамбуковые рощи, рисовые поля, черепичные крыши. А потом мост, и за ним гигантский мегаполис, Токийская телевышка, Саншайн-сити, небоскребы.
Она посмотрела на заоконную слякоть, на озябшего Ильича.
— Будешь помогать мне с акклиматизацией?
— Почту за честь!
Они чокнулись бокалами.
— Ты обещал рассказать мне об утреннем курении.
— О…
— О том, что ты делал у магазина вчера.
— Ох, — Андрей помолчал, собирая мысли в подобие строя. Строй вышел шатким. — Ты веришь в привидений? — повторял он давешний вопрос Хитрова, передавал эстафетную палочку.
— В Японии их очень много, — не удивилась Ника, — привидения-деревья, привидения-зонтики, да что угодно.
Он не стал уточнять, что перечитал гору справочников о екай и юрей, и с закрытыми глазами отличит питающегося лампадным маслом хулигана абура-акаго от безобидного мойщика бобов адзуки-араи.
— У тебя дома живет привидение? — буднично спросила Ника.
— Ага.
Андрей рассказал про руку из тумбочки и свой позорный побег. И про Толю, змей и заговорившую Юлу.
— Вы чего, мужики? — изумилась Ника. — У вас была возможность пообщаться с загробным миром, а вы просто смылись?
Он пристыженно улыбнулся.
— Я бы голову отдала на отсечение, лишь бы увидеть подобное. Но, признаю, хитровские фантомы выглядят страшнее твоих.
— Что? — оскорбился Андрей. — Да его привидение и рядом с моим не стояло! Подумаешь, змеи! Мое уничтожило полсотни кассет!
— И благодаря ему мы встретились. Пообещай, что позовешь меня, если оно вернется. Я всю жизнь мечтала познакомиться с духом.
Он представил ее в своей квартире, и нарисованная картинка его вдохновила.
— То есть ты мне веришь?
— Безоговорочно. Ты обязан провести расследование. Выяснить, кем была эта Лиля.
— Составишь компанию?
«Словно мы придумываем очередную игру», — ухмыльнулся он.
— Не сомневайся!
Они просидели до закрытия, наперебой обсуждая настоящее и прошлое. Они говорили о сакуре, татуировках, туризме, фастфуде, фильме «Васаби» и фильме «Отряд самоубийц», о детях, гаджетах, мемах, сырой рыбе, об аниме и Мидзаяки, музыке вообще и музыке для шоу-таймов в частности, о сладостях, пандах, сезоне сливовых дождей, социальных сетях и гороскопах, о манге, хентае, вегетарианстве, о группе «Тату» и Борисе Акунине, о Фудзияме и братьях Стругацких и черт знает о чем еще.
И о Лиле Дереш, которую никто из них не помнил.
Туалета в суши-баре не было, и Андрей воспользовался общим туалетом супермаркета. Над кабинками змеились трубы в серебристой изоляции. За стеной что-то чавкало и урчало, и он никак не мог понять, сантехника это или человек, вздумавший кушать в сортире. Фантазия подкинула образ из актуальной японской мифологии: ака-намэ — питающийся антисанитарией уродец.
— Шлеп, шлеп, шлеп…
Движется фиолетовый язык, облизывая до блеска ободок унитаза. Выгнулся костистый позвоночник, и выпученные глазки закатились от удовольствия.
— Ну и ерунда творится в моей голове, — пробормотал Андрей.
Он вызвал такси, и «Волга» повезла их по ночному городу, где призраков было в избытке каких угодно. Ника поймала его руку и сжала пальцы. Таксист ковырялся в приемнике, листал радиостанции, и краем сознания Андрей отметил, что все попадающиеся исполнители мертвы: Жанна Фриске, Мурат Насыров, Боуи. А нет, вон Джордж Майкл живее живых, старый онанист.
Ника улыбалась в полутьме салона, снаружи вспыхивали редкие оконные звездочки, барабанили по ветровому стеклу дождинки.
Он чувствовал себя мальчишкой. Взволнованным, опьяненным. Хотелось целоваться за гаражами, спрятаться в шкафу, охотиться на призраков.
Автомобиль миновал бабушкину пятиэтажку, свернул на болота частного сектора. Затормозил у дома Ники.
«Я приду в девять!» — извещала маленькая Ковач брата.
«Опоздаешь — пеняй на себя», — отвечал Саша.
И взявшись за руки, Андрей и Ника мчались на карьер…
— Ну, — замялся Андрей, — пока…
— Пока, — подумав, согласилась она.
Они поцеловались, стоя под дождем, быстро и нежно. Ника помахала ему из-за калитки.
«Вот черт! — подумал он, прыгая в машину. — Надо было напроситься на чай».
— Повезло тебе, — развязно сказал таксист.
— Повезло, — кивнул Андрей.
По радио сообщили, что Джордж Майкл, автор прозвучавшей только что песни, скончался от сердечной недостаточности позавчера.
17
Ей было двенадцать, а ему четырнадцать, и они вызывали дух Брежнева. Оба имели смутное представление о том, кто такой Брежнев, и почему о нем сложено столько анекдотов. Ника была уверена, что «генсек» — плохое слово, за которое можно получить взбучку от мамы. Но они представляли себе в целом и кустистые брови, и грудь в медалях, да и бабушка Ники любила пересказывать одну историю. Как-то не старая еще бабушка шла по фабрике, где работала, и проходила мимо красного уголка. В тот момент со стены сорвался портрет Леонида Ильича, и стекло разбилось вдребезги. На следующий день сообщили, что Брежнев скончался.
— Это его призрак побуянил, — добавляла бабушка.
Ника задернула шторы, и дети взяли по карандашу в каждую руку. Соприкоснулись их кончиками, как мушкетеры шпагами, соорудив эдакий крест.
