Ему все-таки тридцатник, здоровый мужик, программу вон ведет, пускай и смотрят ее сплошные шизофреники.
— Все круто, не волнуйся, — сказал он, трогая пальцем зеленую морду Йоды.
«Волнуйся, все не круто», — повторил Йода, мастер инверсии.
— Понравилась твоя новая передача.
Последний выпуск «Мистических историй» был посвящен привидениям старой дворянской усадьбы. В нем нашлось место трем засвеченным фотографиям, УЖАСАЮЩЕМУ шепоту, который наколдовал звукорежиссер, и интервью с подставным потомком графини Анны Топот.
— Шутишь? — спросил он.
— Ты похудел.
«Ты тоже», — едва не брякнул он. Иногда, подвыпив, Андрей приходил к школе, где она работала. Шел за ней до дома Богдана, прикрываясь едва ли не газетой, как шпион в комедиях.
— Слежу за собой.
— Я рада.
Хотелось одернуть ее: достаточно балагана, показушного чувства вины, аккуратного выбора слов. Этой игры в чужих людей. Алло, Машка! У меня же никого роднее тебя не было!
— Андрюш… — она замялась.
Он ждал. Шева ждала, отлепив зубастый ротик от добычи.
— Я не хочу, чтобы ты узнал от знакомых. Правильнее будет самой сказать…
«Ну же!» — заорал он внутренне. Стиснул челюсть так, что зубы заныли.
Она… она…
— Мы с Богданом распишемся в январе. Без кортежей, без фаты, без всего такого.
Будто это было важно, что она не изменила мнения относительно швыряний букетом.
Шева зачавкала с остервенением. Ящерица его персонального страдания.
— Распишетесь? — спросил Андрей холодно. — Вы четыре месяца…
(трахаетесь)
…вместе.
— Я его знаю столько же, сколько тебя, — ответила Маша.
Внезапно ему захотелось, чтобы было еще хуже. Безвозвратно хуже. Чтобы шарик отчаяния, разбухающий с августа, лопнул, и ничего не осталось.
— Это не всё, — сказала Маша.
Он зажмурился: вот оно. Сейчас она скажет слово, заветное слово. Я…
— Я беременна.
— О, — сказал он.
Тяжело сел на стул.
Четыре года они пытались завести ребенка. Мальчика Никиту или девочку Веронику. И позвать Богдана быть крестным папой.
— Какой срок?
— Одиннадцатая неделя.
«В сентябре, — подумал он. — Через месяц».
Он кивнул. Оглядел кухонную утварь, часы, магниты на холодильнике, привезенные с юга. Ракушки и дельфинчики их умершего моря. Бедного моря в черных нефтяных пятнах.
— Андрюш?
— Богдан будет отличным отцом.
Он не кривил душой. Было бы чем кривить! Он ощущал лишь усталость, пустоту, апатию. Боль исчезла. Шева убралась, доев, слизав крошки. Прожорливого духа больше не интересовала выеденная оболочка.
У Маши и Богдана родится ребенок.
У завзятого холостяка Богдана будет семья — вы не шутите?
— Ты действительно так думаешь?
— Я желаю вам счастья, — произнес он и поморщился. Неискренняя и дешевая реплика. Из набора постановочных передач Третьего канала.
— Позвони мне на днях, хорошо?
— Хорошо.
Он отключился. Взял со стола чашку. Не было никакой потребности разбивать ее, но он посчитал, что это будет уместный жест. Зеленая физиономия Йоды разлетелась на части. К ногам посыпались осколки.
— Вот так, — подытожил он, — вот так.
Толкнул мышку, и экран засветился. Зажглась дурацкая афиша «Степных строк». Она радовала уже тем, что никак не ассоциировалась с Машкой.
Опять запиликал телефон.
— Я занят, — прошептал он, — я страшно занят.
Звонивший был настойчив, как группа «Церемония».
— Амроскин… — пробормотал Андрей, пододвигая мобильник. — Надеюсь, тебя похитили пришельцы, Амроскин.
— Эндрю, Эндрю, — зачастил в трубку спец по тарелкам, — ты посмотрел, а? Что скажешь? Разбогатеем мы на этом материале?
— Херня, Амроскин, — промолвил Андрей, очерчивая курсором логотип литературного фестиваля.
— Но…
— Слушай, Амроскин. Ты чем на праздники занят?
Ответ был очевиден: уфолог проведет их, как и предыдущие Новые года, уплетая мамин салат оливье. Толстая угреватая белка в колесе пущенного по кругу сериала «Секретные материалы».
— Да ничем таким.
— Я тебе, Амроскин, ключи дам. Покормишь моих рыбок.
2
Толя Хитров приподнялся со стульчика и завершил партию перекрестной игрой на тарелках. Лихо прокрутил палочки между пальцев и только потом посмотрел на ребят. Кеша и Паульс ухмылялись, довольные, а Платон, вокалист, сосредоточенно пролистывал потрепанный блокнот. Читал рукописные тексты, написанные шестнадцатилетним парнишкой.
— Ну, — вынес он вердикт, — неплохо.
— Неплохо? — хохотнул Хитров, утирая лоб ветхой футболкой. — Андрюха Ермак был гением. И есть.
Платон завистливо промолчал. Полгода назад Хитров воскресил группу из мертвых, раскопал условную, как в кинговской «Темной половине», могилу, прочитал нужные заклинания. Подергивания окоченевших лапок поначалу казались гальваническими, ложными сокращениями мышц. Но он приложил усилия, нашел единомышленников. Тех, кому, как выразился бы басист Паульс, «по приколу». По приколу лабать старомодный рок в городке, никак не приспособленном под такие цели.
«Церемония» была слеплена из троих студентов техникума и одного тридцатилетнего неудачника. Двадцать девятого числа это чудовище Франкенштейна выберется на провинциальную сцену, и станет ясно, живо оно или нет.
— Кайф, — просиял Кеша, закрыв ладонью струны. — Вот это поэзия, Платоша, а не то дерьмо, что ты нам носишь.
— Пошел ты, — фыркнул вокалист.
Платон был неплохим парнем, талантливым, с рок-н-ролльным вокалом и правильной хрипотцой. И стихи его, пусть слегка наивные, транспарантные, под Кинчева, иногда сверкали удачными строками и самобытными метафорами.
Хитров мысленно нарек музыкантов «молодняком». Жена ворчала: что ты возишься с пацанами? Своего ребенка мало? Он боготворил Юлу, но и «Церемония» была его дитем, пусть косым да горбатым. Посигналила из сырого чернозема будней: раскапывай меня, папка. Пора.
— Не обращай внимания, — сказал Хитров приунывшему вокалисту. — Твой «Марш» — бомба.
Он знал, что на грядущем фестивале Платон будет участвовать и в роли поэта.
— Так что, братва, — окликнул Хитров парней. Те уже надевали шапки и обматывались шарфами. Навьючивали гитарные кофры. — Берем эту телегу?
— Спрашиваешь, — сказал Платон.
— Без базара, — поддакнул Паульс. — Откатать еще надо.
— Откатаем.
Они обменялись рукопожатиями. Кеша и Паульс покинули обвешанную плакатами и
