— И не было никаких зацепок? Куда она могла деться?
— Ни малейшей, — знахарь опустился на стул, кряхтя.
— Дед Матай, — Ника больше не боялась старика. Она прильнула к столу, произнесла негромко: — Я думаю, Лиля пытается установить со мной контакт.
Широко посаженные глаза знахаря окатили ее желтым плеском.
— Ты говоришь о ее душе?
— Да! — затараторила возбужденная девушка, — она подает сигналы. Короткие послания. «Белая Лилия черной зимы»… «Он поворачивает пятый ключ»… Что эти фразы могут значить?
— Я не понимаю, — оцепенело сказал знахарь.
— Черт! — Ника, забывшись, грохнула кулаком по столешнице. — Почему не объяснить все в лоб? Так и так, я хочу от тебя этого и вот этого…
Толя Хитров в ответ на этот вопрос сослался на законы жанра. Удивительно, но старик был с ним практически солидарен.
— Есть правила. Мертвым запрещено вмешиваться в дела живых. Они ищут лазейки. Их слова необходимо расшифровывать…
Знахарь извлек из пиджака упаковку валидола, надорвал бумажку. Бросил пилюлю под язык и произнес устало:
— Я так надеялся, что Лиля пришлет мне весточку с той стороны. Любой знак, подсказку… что-нибудь. Но прошло столько лет, и я больше не жду. И ничего не желаю знать. Уходи и беспокойся о своей душе, Ковач. Мертвым уже не помочь.
— Извините меня, — пробормотала Ника и покинула ссутулившегося старика.
27
Он купил продукты и навестил маму. Почаевал с ней, обсудил насущные вопросы. Мама, и он был ей безмерно благодарен, не заговорила о Маше.
— Будь осторожен, сынок, — наставляла она, когда он обувался. — Во дворе паренька проткнули отверткой. Ты по ночам не ходи.
— Не буду, — пообещал он.
На город опустились сумерки. Затопили канавы жирной темнотой. Ветер гнал бумажный мусор по пустырям, скулил в ливневых трубах, и псы инстинктивно сбегались к центру Варшавцево, подальше от окраин. Торчали на освещенных пяточках и провожали прохожих жалостливыми глазищами.
За школой подростки взрывали петарды, треск выстрелов отдавался эхом, словно из степи стреляли в ответ. Казалось, зайдешь за частный сектор, за кладбище или врезанное в марсианский пейзаж футбольное поле, и тебя мигом утащат во мрак. А уж дальше дробильно-сортировочной фабрики, бывшего вокзала и моста Влюбленных сунутся лишь безумцы. Мало ли кто обитает здесь, в подземных пустотах, в катакомбах под поликлиникой.
Черное зеркало карьера подернула рябь. Курильщики стараются не отходить от рюмочной по одному, сами того не осознавая, курят в тесном кругу, поближе к праздному гомону, и вызываются проводить друг друга. Даже храбрецы, возвращающиеся из забоя, спешат поскорее оказаться дома, семенят по тропинкам и лесенкам, а обеспокоенный водитель гонит «ЛАЗ» в автопарк и громче включает радио. За придорожными деревьями снуют тени. По водруженному на бетонные опоры газопроводу ползут тени. Тени клубятся у лестницы кинотеатра «Современник». Двое ребят со значками и медвежатами на рюкзаках прислоняются к ярким афишам новогодних комедий и фантастики, отшучиваются, грызут попкорн и лучше умрут, чем поделятся своими тревожными мыслями.
На турнике болтается кусок пеньковой веревки, по ветру, туда-сюда…
Андрей с трудом усмирил разбушевавшуюся фантазию, призвал трезво посмотреть по сторонам. Обыкновенный вечер, обыкновенная провинция. А призраки сидят дома и не высовываются на улицы.
Он добрел впотьмах до бабушкиной пятиэтажки, забросил в по-хорошему пустую квартиру пакеты.
Час назад он созвонился с Никой и Хитровым и назначил встречу в «Шоколаднице». Троица детективов — впору регистрировать сыскное агентство.
«Что-то моя шева затихарилась, — подумал он, выходя из подъезда, — змеям Толиным и Анне Николь в подметки не годится».
— Здоров, журналист.
Хрипотца Солидола прервала плавный ход раздумий.
Вова стоял там же, где они виделись в воскресенье, под фонарем. Кажется, он был трезв. К кресту на шее присоединилась позолоченная иконка. Он трогал свои обереги и косился куда-то вбок.
— Привет, Вова, — сказал Андрей, но руки не подал. Не хотелось ему жать Солидолу руку. Одного раза достаточно. К тому же сейчас Вова был без экающего дружка. И вроде бы не лез на рожон.
— Ты Таню мою не встречал?
Андрей вспомнил крашеную брюнетку, местечковую Орнеллу Мути.
— Нет.
Солидол зябко поежился в маркированной заводской тужурке. Он совсем не походил на себя прежнего, борзого всасывателя пчел, человека, наводящего ужас на окрестную шпану. Он был растерян, сбит с толку.
— Весь день ее ищу, — Вова шмыгнул носом, — хорошая она у меня, но бедовая. Детдомовская она, понимаешь?
Андрей не спеша двинулся по тротуару, Солидол поплелся следом. Он говорил на ходу и заглядывал под лавочки, будто выискивал там Таню.
— Она завяжет, помяни мое слово. Она мне пообещала. В реабилитационную клинику ее возил, разные способы пробовали. Тяжело ей пока. Но она целеустремленная. Козерог, ну. Я вон сам завязал, без знахарей, без врачей. Андрюх… Тебя ж Андрюхой зовут? Я бабку твою знал, помогал ей мусор выносить. Ты молодец, уехал… и мы с Танюшей тоже уедем, зуб даю…
Андрей слушал болтовню своего заклятого врага. Время отматывалось назад, редела грибница спутниковых тарелок, исчезали кондиционеры. Вова молодел, сбрасывал жирок, укорачивались его волосы.
Растяжка над «Оменом» поздравляла с наступающим две тысячи первым годом. Дети гадали, чем себя занять на зимних каникулах в отсутствии снега. Каникулы Андрея Ермакова были омрачены глупой и рискованной выходкой.
Два дня он не гостил у бабушки. Не показывался на Быкова. Прогуливаясь, высматривал лысую башку Солидола. Ждал суровой кары.
«Сжечь Вовину базу? — ужасался он. — Господи, чем я думал?»
Зря он убеждал себя, что в беседке было темно, и Журавель не успел его как следует рассмотреть, а Солидол вообще закопался под доминошным столом.
Он чувствовал: за ним охотятся.
За три дня до главного праздника Андрей и Толя маршировали проселочной дорогой. Шли от Ковачей, подавленные. Утром Ника пригласила их на мультики, но планы нарушила ее мама. Она выскочила из калитки перед носом мальчишек, волоча за собой вяло сопротивляющуюся дочь. Не поздоровавшись, пронеслась мимо, и Ника спрятала от
