Шум в башке усилился.
«„Гиацинты“ подъехали», — подумал он, морщась.
Миновал пианино и освещенный единственной лампочкой пятачок.
Вот и воняющий тряпками и хлоркой туалет. Две кабинки на возвышении. Между нижним краем дверного полотна и цементным фундаментом был зазор в тридцать сантиметров. Не обязательно наклоняться, чтобы все увидеть.
Подсматривать за школьницами он начал в прошлом году. Примет сто пятьдесят бормотухи и следит, кто отлучился из актового зала по нужде. Главное — вовремя вернуться на пост, пока девчонка заправляет юбку. Туалет в ДК был словно создан для вуайеристов.
Внутренний голос бубнил, подражая старшему лейтенанту Копейкину:
«Уважаемые родители Валика Чупакабры! Командование войсковой части выражает вам свою благодарность за то, что вы воспитали и вырастили такого сына».
В кабинке шуршала незримая девчонка. Стягивала колготы, примерялась.
Обычно он видел в просвете лишь ноги, болтающиеся на щиколотках трусики, хлопковые, скромные, и журчащую струйку мочи, но если старшеклассница садилась на корточки…
Нате вам, полюбуйтесь на мою девственную киску, на лобковые заросли, дяденька Валик. За оказанную вами помощь братскому народу поощрение. Небольшой бакшиш.
Чупакабра сглотнул, предвкушая дивную картинку. Член набух в нестиранных трусах.
«Ну, давай, малышка моя, пис-пис-пис…»
Из щели на сторожа смотрело черное, обросшее бородой лицо. Щеки в струпьях. Ухмыляющийся рот, кривые желтые зубы.
Чупакабра вскрикнул. В грудине запекло.
Он попятился, а дверца распахнулась, и моджахед распрямился, хрустя суставами.
Грязная армейская сбруя была надета поверх свободной рубахи-курты. В складках чурбана застряли толстые личинки.
В окоченевшей, увенчанной синими ногтями руке моджахеда тускло мерцал кинжал.
«Дух, — подумал Чупакабра. — Привидение».
Губы моджахеда сгнили, обнажив бурые, в рытвинах, десны. Нос был изъеден воспаленными червоточинами, и на скуле вздулся пузырь с серозной жидкостью внутри.
— Шурави, — проскрипели мертвые голосовые связки. — Шурави!
Слова будто пропускались сквозь барахлящие ларинги шлемофона.
Острие кинжала нарисовало в воздухе петлю.
— Помогите!
Чупакабра бросился по коридору. Больно чиркнул бедром об угол пианино, едва не упал.
Душман вышел из туалета, поигрывая ножом. В его отороченных струпьями глазницах ворочались раскаленные угли.
Виски Чупакабры трещали от давящей боли, сердце молило о пощаде. Он вылетел в вестибюль. И крупицы надежды развеял пустынный вихрь, свирепый ветер-афганец.
По лестничному маршу неспешно поднимался мертвяк. У него не было макушки, в чаше черепа плескались кровавые мозги, переливались через неровные бортики над бровями.
В зубах дух сжимал клинок.
Третий призрак брел со стороны актового зала. Совсем молоденький, бача, одетый в кочевничью накидку и паколь. Левой рукой он придерживал кровоточащий бок. Кинжалом в правой руке указывал на сторожа.
Ловушка. Тупик.
Где-то во чреве ДК заиграла музыка:
…На маленьком плоту Сквозь бури дождь и грозы, Взяв только сны и грезы, И детскую мечту…— Шурави, — прошелестел хор голосов.
«Русский, уезжай домой!» — кричали из-за дувалов наглые мальцы-бочата.
«Слыхали? Лукоянов досрочно дембельнулся».
— Ну! — выпалил Чупакабра в гнилые морды, хлопнул себя кулаком в грудь. — Ну, давай! Ахмеды, мля! Заморыши!
На маленьком плоту, Лишь в дом проникнет полночь…Душманы теснили к колонне. Глаза их пылали, будто впаянные в лица кусочки горящего фосфора, ошметки фосфорной мины.
Моча потекла по бедрам сторожа, а мгновение спустя мертвые душманы вцепились в него с разных сторон.
30
Хитров подвез друзей на Быкова, и они попрощались до завтра.
— На фестиваль придешь? — крикнул Андрей.
— А кто, спрашивается, будет вам, борзописцам, микрофоны настраивать?
«Жигуленок» поехал, подскакивая на колдобинах. Хитров выключил радио. В голове переваривалась новая информация, брыкалась, не умещаясь на полочках.
Что, если это действительно ритуал, и жертвы-ключи в течение шестнадцати лет отпирали некую шкатулку Пандоры? А теперь достаточно легкого нажатия, и замок поддастся. То, что вылезало сквозь щели, обрушится на город буйным потоком?
Но кто за этим стоит?
Фантазия рисовала абстрактного негодяя из комиксов, одномерного профессора, который пакостит миру потому, что, по воли автора, олицетворяет зло.
Автомобиль притормозил на светофоре. Рассеянный Хитров наблюдал за переходящей дорогу семьей. Женщина несла коробку в пестрой упаковке.
Хитров выругался. С этим дурацким расследованием он совсем забыл про подарки. Еще днем ему пришла эсэмэска. На почте ждал заказ, сделанный им по каталогу. Французская сумочка от любимой Ларисиной фирмы и бонусом — комплект эротичного белья, корсет и полупрозрачные трусики.
Он уже запасся подарками для родителей. Папу порадует бутылка виноградного коньяка пятнадцатилетней выдержки. Мама оценит по достоинству хлебопечку. А вот Ларисин презент до сих пор пылится на складе.
Часы показывали без четверти семь.
«Успею», — решил Хитров, съезжая с центральной дороги. До почты было рукой подать. Небольшое кирпичное здание расположилось между аптекой и магазином «Снайпер», предлагающим ассортимент для охотников и рыболовов. Хитров отлично знал всех служащих почты: операторов, курьеров. Здесь до декретного отпуска работала Лариса.
В зарешеченных оконцах горел свет, и двери были отворены нараспашку. У порога курили двое мужчин спортивного телосложения. Они проводили Хитрова прилипчивыми взглядами, и тот, что повыше, хихикнул.
Сегодня была смена Алины Бойко. Симпатичная и веселая девушка, из тех, кому идет полнота.
— Привет, Толик! — заулыбалась она. Улыбка получилась вымученной. Алина излучала нервозность, пальцы суетливо бегали по прилавку.
Кроме Хитрова, посетителей на почте не было.
— Как там Лара?
— Нормально, готовится к праздникам потихоньку. А ты как? Трудный день?
— Ох, не то слово. Я выжата как лимон. Даже плакала сегодня.
— Вредные клиенты?
— Да словно с цепи сорвались. Жалобы, ругань. Хамье всякое. Но хамы — полбеды. У нас тут такие психи водятся, ты не поверишь.
«Отчего же», — Хитров живо
