— Начните, — крикнули из зала. Публика согласно загудела.
— Я тут разглагольствую бессвязно, — продолжил Андрей, — перед мамой своей… привет, мамочка. Перед другом — вон он сидит, ржет за пультом. Перед моей первой любовью… — он нашел глазами Нику.
Слушатели поворачивали головы, перешептывались. Школьница-блондинка смерила его ледяным взглядом и наморщила носик.
— Перед учителями… и каждый из вас меня создал. Придумал, как стишок. Корявый, ну какой вышел. Я вам, раз уж случай представился, совет дам. Вы старайтесь запоминать людей. Это, наверное, путь к хорошим стихам. Память. И важность каждого, кто мимо вас прошел. Оно потом в стихах отразится.
— А летающие тарелки существуют? — спросили с галерки.
— Не скажу про летающие, но машина времени точно существует.
Аудитория захлопала.
— Ну и стишки, — прокашлялся Андрей. — Им сто лет в обед, и все же…
Ряды затихли.
Андрей прочитал, чуть наклонившись вперед:
Для того мы с тобою на свет рождены, Чтобы в нежные письма одеться, Чтоб во время бомбежки в подвале страны Прижиматься друг к другу всем детством. Чтобы каждую родинку знать наизусть, Чтоб крыла волочить за плечами, Чтобы в церкви дворов потайной Иисус Улыбался нам белой печалью. Нас не ищет никто. Мы одни. Ну и пусть! Если вместе, то, значит, не страшно. Начинаются сны, учащается пульс И от счастья по коже мурашки. В этой жизни обугленной — все суета, Суета и бессмыслица, кроме Апельсиновых долек горячего рта Твоего, с поцелуем на кромке.Нике стихи понравились, хотя в них был очевидный минус. Они были посвящены не ей, не ее родинкам, а Машиным.
— А можно еще один вопрос? — спросила Лариса, пока зал аплодировал. — У вас с Андреем все серьезно? Просто… вы такая пара красивая.
— Между нами, — прошептала Ника, — я бы не отказалась.
39
Это было его подношение, его подарок твари, чей вид появился на земле двести двадцать миллионов лет назад.
В гостиной загородного особняка сверкала фонариками нарядная сосна. Потрескивал огонь в камине. Горничная натерла паркет и вымела пыль, но свежие капли багровели на мохнатом ковре, они протянулись цепочкой от детской спальни до приоткрытой подвальной двери.
Массивную фигуру доктора Симоняна освещали ультрафиолетовые лампы. Он давно не спускался сюда, в последние дни у него совсем не было времени проведать Леонардо, но сейчас его питомец полакомится деликатесом.
Сверток плюхнулся в воду и устремился ко дну, поднимая пузыри. Со стороны казалось, что он трепыхается, тщетно пытаясь всплыть, спастись.
Симонян устроился в удобном мягком кресле. Ему нравилось наблюдать за процессом кормления.
Он отпустил нянечку, а до прихода жены оставалось полчаса. От выпитых лекарств подвал подрагивал, голова кружилась, но он улыбался.
Он смутно помнил, как пичкал себя таблетками, чем занимался в запертом кабинете, как шел в детскую и склонялся над колыбелью малыша. Его долгожданного сына.
Молодая жена не подозревала, что три года назад супруг посетил шахтерский городок под названием Варшавцево. Она вообще не подозревала о существовании такого населенного пункта. Никто из близких не знал о его тайной поездке, лишь коллега догадывался. Крестный папа ребенка. Тот, что рассказал ему про деда Матая.
— Клянусь тебе, он творит чудеса!
— Намекаешь, что мне пора завязать? — спросил Симонян, отхлебывая бренди.
— Он не только алкогольную зависимость лечит, — сказал коллега. — Полный спектр услуг. Включая исцеление бесплодности…
Симонян сплюнул, и слюна повисла на его подбородке.
Большую часть подвала занимал огромный акватеррариум. За толстым стеклом виднелись мангровые коряги, ракушки, крупные камни. Берег, оборудованный обогревателем. Задняя стенка, декорированная морским пейзажем, спряталась под слоем желтоватой слизи.
Вода заилилась и помутнела от фекалий. Ее не меняли неделю, и забившийся фильтр сердито жужжал.
Сверток спикировал на гальку.
«Неужели действительно бултыхается?» — заинтересовался доктор.
И взгляд его метнулся в угол акватеррариума, туда, где вспучился грунт и из-под камушков прорезались пилообразные гребни. Леонардо выкарабкался наружу, отталкиваясь короткими когтистыми лапами. Продолговатый хвост хлестал по воде.
У доктора перехватило дыхание. Он смотрел, как чудовище крадется к пище, к самому дорогому, что он мог принести в жертву. Устрашающая пасть разевалась, кишечник извергал струю бурой жижи.
Леонардо появился в его доме одновременно с ребенком. Полуторамесячный монстр питался сверчками и тараканами и при малейшей возможности норовил отгрызть палец. Он рос как на дрожжах, перешел на креветки, рыбное филе, палочников и виноградных улиток. И на мясо, на куски сырой говядины. Теперь его мощные, будто у бойцовского пса, челюсти могли отхватить руку.
Жена не любила Леонардо.
— Что ты возишься с этим уродцем? — сердилась она. — Создается порой впечатление, что он для тебя дороже сына… Я бы суп из него сварила, ей-богу.
— Кушай, — прошептал Симонян. — Кушай, мой мальчик.
Сверток развернулся. Его содержимое покачивалось на гальке, окрашивая воду розовым цветом. Голодное чудище изучало подношение. Червеобразный кончик языка извивался. Панцирь царапал стекло. Роговые щитки карапакса вздыбливались продольными пластинами, и Леонардо напоминал динозавра.
— Скорее, — нетерпеливо подгонял доктор.
Леонардо так восхитительно ел, жадно дробил кости, заглатывал сочное мясо.
Над головой послышался озадаченный голос жены:
— Дорогой, где ты? Где нянечка? Где наш ребенок?
— В порядке наш ребенок, — пробормотал доктор.
Внимание было приковано к акватеррариуму. Там пятидесятикилограммовая тварь, Macroclemys temminckii, грифовая черепаха, вцепилась крючковатым клювом в подношение. Сгустки крови поплыли вверх мимо ее злобной, увенчанной свиным пятачком морды.
— Да! — ликовал Симонян.
Скрипнула дверь, каблуки застучали по ступенькам.
Прожорливая рептилия терзала добычу, челюсти смыкались, полосуя нежную плоть.
— Я спросила, где наш сын?
Жена поравнялась с креслом.
«Она спрашивает сначала и только потом проверяет», — раздраженно подумал Симонян.
— В детской, — буркнул он, — где же еще ему…
Слова потонули в истошном верещании. Жена визжала и таращилась на его пах. Кровь, просочившаяся сквозь бинты, обагрила белые брюки. Потому что этим утром доктор проснулся от нестерпимого желания кастрировать себя.
«Теперь
