Радужник стоял у окна. Мох, глубоко погружённый в раздумья, разглядывал свои туфли. Имоджин склонила голову, но потом поднялась и собрала рисунки со стола. Лицо её было бледно.
– Оставьте их, – произнёс Мох. В воздухе витало напряжение. Его всё ещё беспокоила роль, которую сыграла Имоджин во встрече с Агнцем и в том, что за ней последовало, однако рассказанное ею изменило его отношение. Внушило ему больше сочувствия. Он подошёл к окну, где Радужник стоял под ореолом оцелусов, разглядывая что-то. – Мне нужно поговорить с тобой наедине.
Радужник, отвернувшись от Моха, обратился к Имоджин:
– Рядом, за соседней дверью, спальня. Не позволите нам переговорить несколько минут?
Когда дверь закрылась, Мох рассказал Радужнику о своей встрече с Агнцем. История завершилась его пробуждением рядом с Имоджин на Полотняном Дворе и обнаружением наколотой миноги на запястье. Радужник слушал его рассказ не перебивая.
– Тебе следовало бы рассказать мне об этом пораньше, – заметил Радужник.
– Что это значит? Я не про наколку. Она – явно клеймо шайки. Зачем они поставили его на меня?
– Отметина свидетельствует, что ты под присмотром «Красной миноги». Она – предупреждение другим. Сколько тебе известно о них?
– Немного. Так, всякие истории, услышанные в Брикскольде.
– «Красная минога» – это тайное преступное сообщество, братство, корни которого восходят к самым первым дням города. Началось оно с семейства по фамилии Минойи – изначальных выходцев, что довольно интересно, с острова Козодоя. Члены этого семейства до сих пор составляют ядро организации, но простирается она гораздо шире, во все слои общества. Агнец, человек, с кем вы встретились, является, а скорее являлся, одним из самых одиозных её убийц. Татуировка означает, что вы осуществляете дело по их поручению и, следовательно, попадаете под их защиту. Ещё это метка смерти. Обычно носящих эту метку казнят, когда их дело завершено.
– Уф, отлично, я так и думал, что это гадость какая-то, – сказал Мох. – Имоджин утверждала, что Агнец не знает о её приходе сюда. Ты ей веришь?
– А ты?
– Верю, учитывая то, что она нам рассказала.
– Странная парочка.
– Теперь твоя очередь признаваться мне, – заговорил Мох. – Что она показала тебе в садике своих родителей?
– Подожди здесь, – попросил Радужник. Мох сел в кресло-качалку, освобождённое Имоджин. Оно всё ещё хранило тепло её тела. Радужник вышел из библиотеки и прошёл в большую гостиную. Вернулся со сложенным листком бумаги, который вручил Моху.
– Что это? – Мох развернул листок. – Понимаю. – Он встал, донёс листок до стола и положил его рядом с рисунками из сундука Имоджин. Рисунок на листке был выполнен в том же стиле, только был намного менее древним.
– Объясни, – попросил Мох. – Это было у тебя?
– Это я нарисовал. Об этом-то она и говорила. В тот день в садике я показал ей этот рисунок.
– Но другие рисунки – древние. Их сотворили за десятки, если не за сотни лет до того, как ты родился. Ты же слышал, что она сказала. Их нашли в монастыре.
– Да, монастырь. Я этого тоже не понимаю. Много лет назад, когда я был ещё совсем юным, корабельный плотник с «Сомнамбулы» спас меня, тонувшего в море у острова Козодоя. В моей памяти не сохранилось ничего из моей жизни до того момента, когда я пришёл в себя на борту судна.
– Тот самый корабельщик, в чей дом я направляюсь? – спросил Мох.
– Да. По возвращении в Ступени-Сити он уже не мог заботиться обо мне и в конце концов отдал меня другому человеку в уплату карточного долга. С тех пор я простил его. Тот, другой человек, обещал позаботиться о моих нуждах. Я не очень-то помню о том времени, – сказал Радужник. Он потянулся и забрал рисунок.
– И кто же был этот незнакомец с такой широкой душой?
– Не догадываешься?
– Назови.
– Джон Машина.
– Когда это было?
– Тринадцать лет назад.
– Уже через годы после того, как я видел его в последний раз, – задумчиво протянул Мох.
– Он не был недобрым… поначалу… зато пытался использовать мои необычные свойства. Возил меня из театра в театр, со сцены на сцену, включал меня в представления всяких уродцев как Стеклянного Мальчика. Сначала дела у него не заладились. Публика обвиняла его в надувательстве. У людей долгая память. Они помнили, что когда-то он проделывал что-то очень похожее с Меморией. Потом что-то случилось. Он пришёл в полуразрушенный дом, где прятал меня, когда отправлялся путешествовать. Джон был весь в крови и трясся от страха до истерики. Я неделю просидел в том здании взаперти, как какой-нибудь зверёк, пока он приходил и уходил по ночам.
– Значит, ты всё время знал о Мемории? – спросил Мох.
– Лишь немного. Рассказов о ней наслушался. Извини, но мне тоже стоило быть более откровенным.
Держа рисунок, Радужник перебрался к окну и стал смотреть в него. Мох видел его лицо отражённым в стекле.
– Однажды утром безо всякого предупреждения я был посажен на поезд и отправлен на север. Вот так и получилось, что я оказался твоим студентом в Трубном институте. Два заранее оплаченных семестра.
Радужник повернулся и поднял рисунок.
– Когда пришло время сажать меня в поезд, Джон нашёл этот рисунок и отобрал его у меня, говоря, что если бы кто-нибудь его увидел, то я оказался бы в страшной опасности. Он так и не разъяснил, что это за опасность. Он был в бешенстве. Даже и не почувствовал, как я выкрал рисунок у него из кармана. Прежде чем мы расстались, он сделал то, чего никогда не позволял себе прежде, – ударил меня сбоку по голове. Потом плюнул мне в лицо и сказал, что я погубил его жизнь.
– Ну, это точно звучит знакомо, – заметил Мох.
– Было похоже на то, что он на глазах у меня обезумел от страха.
– Я верю Имоджин, – сказал Мох. – Она права: на радость или на горе, но
