Вдоль наших рядов шли священники. Люди опускались перед ними на колени, и священники благословляли их и насыпали им на языки по щепотке земли.
– Сегодня день святой Люсии, – обратился к воинам один из них, – и она ослепит наших врагов! Она защитит нас. Блаженная святая Люсия! Помолимся святой Люсии!
Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто тучами, под которыми яркими пятнами выделялись знамена противника: летящий ворон Зигурда, разбитый крест Кнута, олень Этельвольда, кабан Беортсига, череп Хэстена и причудливый зверь Эорика. Над армией плыли и штандарты ярлов помельче, среди символов были волки, топоры, попадались и соколы. Даны выкрикивали оскорбления, стучали оружием по щитам и медленно продвигались вперед. Саксов и восточных англичан, примкнувших к армии врага, подбадривали их священники, даны же взывали к Тору или Одину. Мои люди почти все время молчали, лишь изредка отпускали шутки, чтобы скрыть свой страх. Сердца бились чаще, мышцы напрягались: мы стояли в стене из щитов.
– Помните, – кричал кентийский священник, – как святая Люсия преисполнилась святого духа, причем настолько, что двадцать человек не могли сдвинуть ее с места! Они запрягли двадцать быков и стали тянуть ее, но у них ничего не получилось! Вот так и вы должны стоять, когда придут язычники! Непоколебимо! Преисполнитесь Святого Духа! Сражайтесь за святую Люсию!
Даны, отправившиеся на восток, уже давно растворились в утреннем тумане. Врагов была целая тьма, орда, жаждущая убивать, и она приближалась. Перед плотно сомкнутыми щитами данов гарцевали всадники и криками подбадривали пехоту. Один из них выехал вперед и подъехал к нам. На нем блестела начищенная кольчуга, на руках посверкивали браслеты. Упряжь на его великолепном лоснящемся жеребце была отделана серебром.
– Вам конец! – крикнул он.
– Если тебе так нравится пердеть, – заорал я в ответ, – иди к своим, и пусть они нюхают твою вонь!
– Мы изнасилуем ваших жен! – не унимался тот. Он говорил по-английски. – Мы изнасилуем ваших дочерей!
Я не мешал ему визжать: такие угрозы могли лишь сильнее разозлить моих людей.
– Кажется, твоя мамаша была подзаборной шлюхой, а? – выкрикнул кто-то из кентийцев.
– Если вы сложите оружие, – продолжал орать дан, – мы пощадим вас!
И тут я узнал его. Это был Оссител, командир Эорика, тот самый воин грозного вида, с которым я встретился на стене Лундена.
– Оссител! – окликнул я.
– Эй, кто там блеет?
– Слезай с лошади, – предложил я, делая шаг вперед, – и сразись со мной.
Он обеими руками ухватился за луку седла и уставился на меня, затем перевел взгляд на канаву с подернутой тонким льдом водой. Я понял истинный смысл его маневра: не оскорблять нас, а выяснить, какие препятствия лежат на пути войска данов. Он снова взглянул на меня и усмехнулся.
– Со стариками не сражаюсь, – заявил он.
Меня удивили его слова. Никто никогда не называл меня старым. Помню, я тогда расхохотался, но за этим смехом в глубине души прятался шок. За несколько недель до того дня я насмехался над Этельфлэд, которая разглядывала свое отражение в большом серебряном блюде. Ее беспокоили морщины вокруг глаз, и она в ответ на мои насмешки запустила в меня этим блюдом. Я поймал его и, увидев свое отражение, обнаружил, что борода у меня седая. Помню, как я застыл от изумления, а Этельфлэд хохотала надо мной. Я совсем не чувствовал себя старым, хотя иногда давала о себе знать раненая нога. Неужели люди видели во мне старика? Правда, в том году мне исполнилось сорок пять, так что да, я был старым.
– Этот старик одним махом вспорет тебе брюхо! – крикнул я Оссителу.
– Это день, когда умрет Утред! – обратился он к моим людям. – И вы умрете вместе с ним!
С этими словами Оссител повернулся и поскакал к вражеской стене из щитов, которая приблизилась к нам уже на восемьдесят шагов, то есть достаточно близко, чтобы мы могли разглядеть злобный оскал на лицах данов. Я увидел ярла Зигурда, величественного в дорогой кольчуге и черной медвежьей шкуре, ниспадающей с плеч. Его шлем украшало черное вороново перо. Я увидел Кнута, прославившегося своим быстрым мечом. Его худое лицо заливала мертвенная бледность, он был одет в белый плащ, над ним развевалось знамя с разрубленным христианским крестом. Сигебрихт держался рядом с Эориком. По другую сторону от него ехал Этельвольд. Этих троих сопровождали самые свирепые и сильные из их воинов.
Даны что-то кричали, но я не слышал их, потому что в тот момент для меня мир был наполнен тишиной. Я наблюдал за врагом, прикидывая, кто из них первым пожелает убить меня и как я разделаюсь с ним.
Позади меня реяло мое знамя. Я знал, что оно привлечет самых амбициозных, тех, кто захочет сделать из моего черепа чашу для питья, для кого мое имя станет трофеем. Они наблюдали за мной точно так же, как я – за ними, и они видели хоть и заляпанного грязью, но полководца в шлеме с головой волка, с золотыми браслетами на руках, в плотной кольчуге из мелких колечек, в темно-синем плаще, расшитом серебряной нитью, и с мечом, знаменитым по всей Британии. Вздох Змея действительно был знаменит, но я прятал его в ножнах, потому что в стене из щитов от длинного меча нет никакой пользы. Вместо него я держал в руке Осиное Жало, короткий и смертоносный меч. Я поцеловал клинок и бросил свой вызов, который тут же подхватил холодный зимний ветер:
– Приди и убей меня! Приди и убей меня!
И они пришли.
Первыми на нас обрушились копья, пущенные из третьей или четвертой шеренги данов, и мы приняли их на наши щиты. Металлические наконечники с глухим стуком вонзились в ивовую древесину. В следующее мгновение даны с криками ринулись на нас. Их наверняка предупредили о канаве, однако она все равно стала ловушкой для многих из тех, кто пытался перепрыгнуть через нее, и мы добивали этих несчастных топорами. Выстраивая стену из щитов, я всегда ставил рубак, вооруженных длинными топорами, вместе с мечниками. Задача рубак состояла в том, чтобы зацепить топором щит противника и опустить его как можно ниже, чтобы мечник мог поразить врага в лицо. Сейчас же топоры рубили шлемы и черепа северян. Воздух быстро наполнился шумом, криками,
