Я повернулся и увидел, что пятеро датчан не захотели отправляться в погоню и вернулись на западный берег, где на фоне вечернего меркнущего света слабо горели их костры.
– Я не вижу лодки, – сказала Исеулт.
– Вон там, – ответил я, но и сам не был уверен, правильно ли показал, потому что свет угасал, а наша плоскодонка была привязана рядом с зарослями тростника.
Нам уже приходилось прыгать с одного сухого местечка на другое, а прилив все продолжал прибывать, и суши оставалось все меньше, она словно съеживалась. И вот мы уже шлепали по воде, а конца приливу не было видно.
Во время прилива вода в Сэфернском море поднимается очень высоко. Если построить во время отлива дом, то во время высшей точки прилива дом этот может запросто исчезнуть в волнах. Острова здесь появляются во время отлива и возвышаются на тридцать футов над водой, а в прилив полностью уходят под воду.
И сейчас, когда прилив подгонялся ветром, вода прибывала очень быстро и была холодной. Исеулт начала спотыкаться, поэтому я поднял ее и понес, как ребенка.
Я боролся с водой и ветром, а солнце тем временем уже опустилось за горизонт, и теперь казалось, что я иду вброд по бесконечному ледяному морю. Но потом – может быть, потому, что Ходер, слепой бог ночи, смилостивился надо мной – я увидел нашу плоскодонку, натянувшую кожаную привязь. Я уронил Исеулт в лодку, сам перебрался через низкий борт, перерезал веревку и рухнул на дно, замерзший, испуганный и мокрый, позволив плоскодонке плыть туда, куда ее нес прилив.
– Лучше бы ты правил на огни, – пожурила меня Исеулт.
Теперь я жалел, что не взял с собой жителя болотной деревни, потому что мне пришлось самому искать путь через топь – и то было долгое путешествие при последних отсветах холодного угасающего дня.
Мы оба замерзли. Исеулт скорчилась рядом со мной, пристально глядя вдаль, туда, где на востоке поднимался крутой зеленый холм.
– Энфлэд говорит, что этот холм и есть тот самый Авалон, – произнесла она благоговейно.
– Какой еще Авалон?
– Ну, место, где похоронен король Артур.
– Да ты никак веришь, что он просто спит?
– Он и вправду спит! – горячо воскликнула Исеулт. – Он спит в могиле со своими воинами.
Она смотрела на далекий холм, который словно сиял, озаренный последними случайными лучами солнца, падающими на него из-за горнила пылающих облаков на западе.
– Артур, – шепотом проговорила Исеулт. – Он был величайшим королем из всех, когда-либо живших на земле. У него был волшебный меч.
Она принялась рассказывать мне истории о короле Артуре, о том, как он вытащил свой меч из камня, как повел на битву самых могучих воинов, а я думал, что то были наши враги, враги англосаксов. Однако теперь Авалон находился в Англии, и я гадал, призовут ли саксы через несколько лет, когда нами будут править датчане, на помощь своих потерянных королей и будут ли они рассказывать, что те были великими.
Солнце исчезло, и тогда Исеулт тихо запела на своем языке. Она объяснила мне, что это песня о короле Артуре, о том, как он прислонил к луне лестницу и сплел сеть из звезд, чтобы сделать плащ для своей королевы Гвиневеры. Голос Исеулт несся над сумеречной водой, скользил между тростниками, а у нас за спиной тускло горели в сгущающейся тьме костры датчан, охраняющих корабли. Где-то далеко выла собака, ветер дышал холодом и моросящим дождем, ерошившим черную водную гладь.
Исеулт перестала петь, когда перед нами встал Брант.
– Здесь будет великая битва, – негромко проговорила она, и ее слова застали меня врасплох.
Я решил, что она все еще думает об Артуре и представляет себе, как спящий король вырвется однажды из своей земляной постели.
– Разразится великая битва за холм, – продолжала она, – за этот крутой холм, и там будет белая лошадь, и по склону потечет кровь, и датчане побегут от сахсов.
Сахсами она называла нас, саксов.
– Ты видела это во сне? – спросил я.
– Да, видела, – ответила Исеулт.
– Значит, так и будет?
– От судьбы не уйдешь, – сказала она, и я ей поверил.
Тут нос плоскодонки царапнул по суше – мы причалили к острову. Уже стояла кромешная тьма, но на берегу горели костры, над которыми коптилась рыба, и в их неярком свете мы отыскали путь к дому Элвид, сложенному из стволов ольхи и покрытому тростниковой крышей. Я нашел Альфреда возле очага: король с отсутствующим видом смотрел на огонь. Элвид, двое воинов и сопровождавший нас местный житель чистили угрей в дальнем углу хижины; там же трое детей вдовы плели из ивовой лозы верши, а четвертый потрошил большую щуку.
Я присел у огня и стал ждать, пока его тепло оживит мои замерзшие ноги.
Альфред часто заморгал, будто удивился, увидев меня.
– Ну, что датчане? – спросил он.
– Ушли вглубь страны, – ответил я. – Остались только шестьдесят или семьдесят человек – охранять корабли.
Я скорчился у огня. До чего же холодно: неужели я когда-нибудь снова согреюсь.
– Там есть еда, – туманно сказал Альфред.
– Вот и прекрасно, – ответил я, – потому что мы с Исеулт умираем с голоду.
– Нет, я имею в виду, что на болотах есть еда. Ее хватит, чтобы прокормить целую армию. Мы сможем совершить на датчан налет, Утред, собрать людей и напасть. Но этого недостаточно. Я тут думал. Весь день думал.
Теперь он выглядел лучше, боль явно отпустила его. Я подозревал, что Альфреду требовалось время, чтобы подумать в тишине и покое, и он нашел все это в вонючей хижине.
– Я не собираюсь убегать, – твердо проговорил он. – Я не отправлюсь во Франкию.
– Хорошо, – сказал я, хотя мне было так холодно, что я почти не слушал его.
– Мы останемся здесь, – продолжал король, – соберем армию и отвоюем Уэссекс обратно.
– Хорошо, – повторил я.
Тут я почуял, что пахнет чем-то горелым. Очаг был окружен плоскими камнями, и Элвид пекла на них дюжину овсяных пресных лепешек; те края лепешек, которые были ближе всего к огню, уже почернели. Я передвинул одну из них, но Альфред нахмурился и жестом остановил меня, боясь сбиться с мысли.
– Вся беда в том, – сказал он, – что я не могу позволить себе сражаться в маленькой войне.
Я не представлял, каким образом мы можем сражаться в какой-нибудь другой войне, кроме маленькой, но промолчал.
– Чем
