– Никогда о ней не слышал.
Две монахини постарше, до этого смотревшие на меня с суровым неодобрением, внезапно захихикали.
Хильда тоже улыбнулась.
– Хедда был мужчиной, – ласково проговорила она. – Он родился в Нортумбрии и был первым епископом Винтанкестера. Его помнят как святого, очень хорошего человека. Я выбрала Хедду потому, что ты родом из Нортумбрии, а ведь именно твоя невольная щедрость позволила нам построить этот Божий дом в городе, где проповедовал этот святой. Мы поклялись молиться ему каждый день до тех пор, пока ты благополучно не вернешься. A теперь мы будем молиться ему каждый день в благодарность за то, что он внял нашим молитвам.
Я ничего не ответил: просто не знал, что сказать. Помню, мне показалось, будто голос Хильды звучит натянуто, словно она убеждала и себя, и меня в том, что счастлива. Но я ошибался. Голос ее звучал натянуто совсем по иной причине: мое присутствие пробудило в ней неприятные воспоминания, и некоторое время спустя я выяснил, что Хильда и впрямь счастлива. В любом случае, эта удивительная женщина прожила жизнь не зря. Она заключила мир со своим Богом, и после смерти ее вспоминали как святую. Не так давно епископ в подробностях поведал мне о пресвятой блаженной Хильдегит, которая якобы всегда была сияющим примером девственности и христианского милосердия. A я испытывал жестокое искушение рассказать ему, как однажды распластал эту святую на поросшем лютиками лугу… Но сумел сдержаться и промолчал.
Однако, что касается ее милосердия, тут епископ, несомненно, был прав. Хильда сообщила мне в тот день, что в монастыре Святого Хедды не только молятся за меня, его бенефактора, но и лечат больных.
– Мы трудимся дни и ночи напролет, – сказала она. – Мы берем в монастырь бедных и лечим их. Без сомнения, у наших ворот и сейчас сидят нищие и недужные.
– Так и есть, – подтвердил я.
– Эти бедняки и есть цель нашего существования, – пояснила Хильда, – а мы их смиренные слуги. – Она одарила меня мимолетной улыбкой и попросила: – A теперь расскажи о том, что я молилась услышать. Поведай мне свою историю.
И я исполнил ее просьбу. Я не стал рассказывать обо всем, что со мной случилось, почти не затронул в рассказе ужасы рабства, сказал только, что меня приковали, чтобы я не смог сбежать. Я поведал Хильде о своих плаваниях, о странных местах, где я побывал, о людях, которых видел. Я говорил о земле огня и льда, о том, как наблюдал за огромными китами в бескрайнем море. И еще я рассказал о длинной извилистой реке, что бежит по земле берез и медленно тающего снега. Свой рассказ я закончил словами, что рад снова быть свободным человеком и благодарен Хильде за то, что она меня освободила.
Аббатиса молча слушала. Снаружи молоко все еще лилось в ведро. Воробей примостился на подоконнике, почистил перышки и улетел.
Затем Хильда пристально посмотрела на меня, словно сомневаясь в правдивости моих слов.
– Тебе было очень плохо? – наконец спросила она.
Я поколебался, испытывая искушение солгать, потом пожал плечами и коротко ответил:
– Да.
– Но теперь ты снова господин Утред, – сказала Хильда. – И у меня хранится то, что по праву принадлежит тебе.
Она сделала знак одной из монахинь, и та покинула комнату.
– Мы сохранили для тебя все, – с сияющим видом произнесла Хильда.
– Неужели все?
– Кроме твоего коня, – печально отозвалась она. – Я не смогла привести сюда коня. Как его звали? Витнер?
– Витнер.
– Боюсь, что его украли.
– Кто?
– Его забрал себе господин Ивар.
Я ничего не ответил, потому что в комнату вернулась монахиня с громоздкой ношей. Она несла мой шлем, тяжелый кожаный плащ и кольчугу, а еще мои браслеты, Вздох Змея и Осиное Жало. Все это она буквально уронила к моим ногам.
Когда я наклонился и прикоснулся к рукояти меча, в глазах моих стояли слезы.
– Кольчуга была повреждена, – пояснила Хильда, – поэтому нам пришлось позвать одного из королевских оружейников, чтобы ее починить.
– Спасибо тебе, – растроганно произнес я.
– Я молилась, – ответила Хильда, – чтобы ты не стал мстить королю Гутреду.
– Он сделал меня рабом, – резко сказал я.
Я не мог оторваться от рукояти меча. За последние два года я столько раз испытывал отчаяние, пережил столько моментов, когда малодушно думал, что никогда уже больше не прикоснусь к мечу, а уж о Вздохе Змея даже не мечтал, и – вот он! Я медленно сжал его рукоять.
– Гутред поступил так, потому что считал, что так будет лучше для его королевства, – твердо проговорила Хильда. – Этот человек – достойный христианин.
– Он сделал меня рабом, – повторил я.
– Но ты должен простить его! – убежденно воскликнула Хильда. – Как я простила тех людей, которые причинили мне зло, как Бог простил меня. Я была грешницей, великой грешницей, но Бог коснулся меня, оросил своей благодатью и, таким образом, простил меня. Поэтому поклянись, что пощадишь Гутреда.
– Я не буду давать никаких клятв, – грубо ответил я, все еще держа Вздох Змея.
– Ты добрый человек, – сказала Хильда. – Я это знаю. Ты был ко мне гораздо добрее, чем я того заслуживала. Так прояви же милосердие и к Гутреду. Он хороший человек.
– Я буду помнить об этом, когда с ним встречусь, – уклончиво отозвался я.
– И не забудь, что он сожалел о своем поступке, – заявила Хильда. – Помни, Гутред поступил так, потому что верил: это спасет его королевство. Помни также, что он посылает нашему монастырю деньги в качестве епитимьи. Нам нужно много серебра. В бедных и недужных у нас нет недостатка, но зато всегда есть недостаток в подаяниях.
Я улыбнулся ей. Потом встал и отцепил ножны с мечом, который забрал у одного из людей Свена близ Гируума. Затем отстегнул брошь у горла и бросил плащ, брошь и меч на тростники, сказав Хильде:
– Ты можешь все это продать.
После чего, крякнув от натуги, натянул свою старую кольчугу, пристегнул мечи и поднял шлем, увенчанный волчьей мордой. Кольчуга легла на мои плечи чудовищной тяжестью – столько времени прошло с тех пор, как я ее носил. И она была мне велика, потому что за те годы, что я налегал на весло на корабле у Сверри, я сильно похудел. Я надел на руки браслеты и посмотрел на Хильду.
– Но одну клятву я тебе все-таки дам, аббатиса Хильдегит, – произнес я.
Она подняла на меня глаза – и увидела прежнего Утреда, блистательного господина, воина с мечом.
– Я буду поддерживать твой монастырь, – пообещал я, – и
