– Здравствуй, сотник! – священник ухмыльнулся в ответ на его приветствие. – Глянь на это! Здо́рово, малака[6]! Мистерия!
– И не говори, отче, таких мистерий тут полно, и эта не из худших! – с трудом удержавшись, чтобы не подмигнуть священнику, откликнулся Мишка, но тут пестрый хоровод из ряженых ворвался между ними и прервал разговор…
За всеми этими развлечениями на небо никто и не смотрел, даже караульные на вышке. Незачем было – не привыкли ещё в этом мире ждать оттуда ни радости, ни беды, разве что метель или буря какая, но сейчас резкого изменения погоды не предвиделось. Потому тот момент, когда над лесом взвились в небо три огромных полотнища, трепеща длинными разноцветными хвостами, как рыба плавниками, и зависли над Ратным, большинство пропустило.
Первыми заметили их девки на горке, о чем моментально и оповестили всю округу пронзительным визгом, подействовавшим похлеще любой сигнализации. Следом за ними вскинулись и остальные: задрали головы, смачно ругаясь и роняя шапки себе под ноги. Кто-то из бывших в охранении новиков Луки вскинул лук, но тут же опустил от строгого окрика более опытного и менее впечатлительного воина:
– Охолонь, Севка! – и он кивнул на выехавших на пригорок всадников. – Это ж Петька… Опять чудит!
И впрямь, опомнившиеся от первого шока ратнинцы заметили и тянувшиеся вниз бечевки, и всадников, державших их в руках. В одном из них сразу же опознали ратника Петра из Егорова десятка, а двое других оказались отроками из крепости. Но сейчас мальчишки мало кого интересовали – все взгляды были прикованы к воздушным змеям, парившим над Ратным.
Ну, строго говоря, уже не змеям, а херувимам, как было решено их поименовать во избежание недоразумения со словом «змей», бывшим тут ругательным, в отличие, кстати, от «гад». То, что таким «нехорошим» словом приходится называть лик Спаса, сразу очень не понравилось матери, и она, саму идею со Спасом одобрив, велела Тимке придумать другое название.
До возвращения Младшей стражи придумать так и не успели: отроки просто старались вслух и при взрослых запретный термин не употреблять, выражаясь при нужде по большей части витиевато и пространно: «Ну, та хреновина, которую Кузнечик летать без крыльев приладил» или «Эта… пузырь с хвостом, который на веревке дергается». Если бы история со змеем закончилась после первой демонстрации, такие эвфемизмы, возможно, и закрепились бы в местном словаре, но Мишка, имевший возможность на примере своих отроков убедиться, какое сильное впечатление на неискушенных подобными фокусами аборигенов может произвести это простое в сущности изделие, решил изобретателя поощрить, а саму придумку использовать в дальнейшем в качестве наглядной агитации. Сугубо христианской, разумеется, тем более, что намечавшиеся рождественско-свадебные гуляния подходили для этого как нельзя лучше.
Потому выдумывать сему явлению новое название, более соответствующее «политике партии», все-таки пришлось. Слово «херувим» предложил Роська, и оно было единогласно принято как официальное: и прилично, и тоже вроде летает, и вполне отвечает своему идеологическому назначению. Но неофициальное «Змей летучий», как выяснилось, уже намертво привязалось к языку у мальчишек, тем более, что и Мишка поначалу обозвал его именно так. В итоге оба наименования имели равное хождение среди отроков, иной раз совершенно в неожиданных комбинациях: от «Летучего херувима» до «Змея шестикрылого».
Соответственно, когда встал вопрос о том, что именно изобразить на новых «херувимах», задуманных и больше, и конструктивно сложнее первого (Мишка не удержался и внес свою лепту, благо сам мальчишкой ТАМ изготовлял и запускал их не единожды, как и любой пацан в его время), совершенно логично выбор сразу пал именно на херувима. Тем более что тут его изображали достаточно символично и вполне узнаваемо, в виде круглой рожицы в середине и шести крыльев – два по боками и по два скрещённых вверху и внизу. Вторым рисунком был выбран голубь, как христианский символ Духа святого, а также чистоты, любви и супружества. Тем более, последнее было и местной традицией – на поясе у любой замужней бабы висела фигурка голубки. Сколько тут от язычества, а сколько от христианства, Мишка так и не разобрался, но таких он видел и у баб во вполне христианском Турове.
Изображение и херувима, и голубя – вполне узнаваемого, с чем-то вроде нимба над головой и на фоне христианского креста – нашлось на иконах в ратнинской церкви и в греческой книге, привезенной с собой отцом Меркурием, так что священник тоже приложил руку к созданию «наглядной агитации». В процессе поиска подходящих рисунков он, кстати, не преминул напомнить Мишке о «библиотеке» покойного отца Михаила. Вроде бы между прочим спросил – мол, куда книги-то делись? Мишка только руками развел в ответ:
– Откуда же мне знать, отче? Не до книг было, когда мы из Ратного уходили. Ты бы у тех, кто тут оставался, спросил…
– Спрашивал уже. Никто не знает. С отцом Симоном при случае поговорю, может, он забрал. А разве тебе самому не интересно, куда книги твоего учителя делись?
– Очень интересно, – искренне вздохнул Мишка, честно глядя в глаза монаха. – Не хватает мне их, отче, ох как не хватает… Иной раз все бы отдал, чтобы в них заглянуть, хоть вспоминай да записывай по памяти, что когда-то читал. А более того хочется знать, чего не успел в них прочесть. Да только где их сыскать теперь?
«М-да, это вы отожгли, сэр Майкл, теперь отцу капеллану и эта головная боль достанется – библиотеку отца Михаила искать… Сам он озаботился или «бабушка» Варя через Иллариона настрополила? Да я бы и помог, если бы сам их не выдумал. Ладно, пусть ищет – чай, не либерея Ивана Грозного и не Янтарная комната – перекапывать окрестности нужды нет… Пропали и пропали, чего ж теперь».
Самое деятельное и активное участие в изготовлении «херувимов» неожиданно принял тот самый «юморист» из Егорова десятка, Пётр, хотя поначалу его пребывание в крепости в качестве связного от Егора стало для Мишки источником хорошей головной боли и чуть было не закончилось серьезным осложнением с артельщиками.
Резон Егора, поручившего именно Петру остаться в крепости, был понятен: раненный под Пинском, он уже давно находился в Ратном, при семье, в отличие от остальных ратников десятка. Срывать их из дому сразу же после долгого отсутствия десятник пожалел. Правда, ещё имелся новик Леонтий, раненный за болотом и в поход вместе со своим десятком вообще не попавший, но того Егор счёл недостаточно опытным для такого ответственного задания.
К тому же Петр оказался близким родичем жены наставника Прокопа и остановился в его доме на посаде, заодно и помог своей родственнице обосноваться в новой усадьбе. Семьи наставников Прокопа и Тита сорвались в крепость сразу же
