Да, должна признать, что я испытала лёгкое дуновение страха — словно холодок пробежал по моим жилам, — когда стояла там, перед огромной кроватью. Нас было только двое. Я и герцогиня Тринити. Никаких свидетелей. И никто не поможет, если герцогиня внезапно встанет, завернёт меня в блинчик и съест на завтрак.
Тяжёлые веки герцогини вдруг поднялись:
— Закрой рот, девочка, муха влетит.
Я вздрогнула. Словно напуганный младенец ненастной ночью. Возмутительно!
— Я смотрю, ты маленькая простушка, — заявила герцогиня.
— Бедняжка, вы страшно заблуждаетесь, — сказала я, когда дар речи вернулся ко мне. — Должно быть, перед смертью ваше зрение затуманилось. Я исключительно хороша собой, и это неоспоримый факт.
Старуха пожала плечами:
— Как скажешь.
Дверь на балкон была открыта, и лёгкий ветерок колыхал венчик белых волос герцогини. Почему-то это зрелище вызвало в моём сердце грусть. Мне захотелось сказать что-нибудь доброе, утешительное этой несчастной. Я хорошо умею вести подобные непринуждённые беседы.
— Ваши глаза такого чудесного зелёного оттенка, — сказала я. — Всё остальное — сущий кошмар, но глаза милые.
Она слабо улыбнулась:
— Есть хочешь?
Я уже перекусила кусочком-другим хрустящего бекона с серебряного подноса с завтраком, стоящего на сервировочной тележке за дверью герцогини. Так что есть мне совсем не хотелось.
— Что ж, тогда к делу, — провозгласила герцогиня. — Ты сопровождала графиню Карбункул в качестве горничной?
— Скорее компаньонки, — поправила я. — Бедная полуслепая старая развалина и шагу без меня не могла ступить. Она обожала меня как родную внучку. Ну, или по меньшей мере как троюродную внучатую племянницу. На самом деле…
— Цыц! — Взгляд зелёных глаз герцогини остановился на мне. — Я знаю, что она тебя бросила. Оставила без гроша в этом безбожном городе. Ты правда окунула её в пунш?
— У неё явно воспалился мозг. Как ещё я могла облегчить её состояние? — гневно парировала я.
Герцогине мой ответ, похоже, пришёлся по душе.
— Графиня сказала, что тебя оставили в Харрингтонском приюте для нежеланных детей в возрасте примерно пяти лет. Это так?
— Очень в этом сомневаюсь, — сказала я. — Отчётливо помню, что я выросла в умопомрачительно милой и любящей семье.
— Чушь, — буркнула герцогиня, но на лице её появилась усмешка. — До того как поступить к герцогине, ты работала на Мидвинтеров в Лондоне, верно?
— О да, — сказала я. — Такие милые люди. Чудовищно непривлекательные, но такие милые.
— Значит, ты знакома с кузиной леди Пруденс леди Амелией Баттерфилд?
— Мы встречались раз или два, — ответила я, гадая, к чему она клонит.
Герцогиня Тринити приподняла голову над грудой подушек, её многоярусный подбородок пошёл ходуном словно желейный торт:
— А с дочерью леди Амелии Матильдой?
— В глаза её не видела, — сказала я. — А что?
— Подойди к роялю, — велела герцогиня, — и открой крышку.
Я сделала как было сказано.
— Играть умеешь?
— И даже очень хорошо, — призналась я. — Мисс Люси терпеть не могла заниматься музыкой, но её матушка настаивала. Поэтому мисс Люси давала мне глазированное яблоко на палочке за то, что я шла в музыкальную гостиную и играла за неё. Как выяснилось, у меня настоящий талант.
— Знаешь песенку «Лодка-лодочка, плыви»? — спросила герцогиня.
Я засмеялась:
— Да её же все знают, дорогуша!
— Отлично. Сыграй.
— Герцогиня, если вы желаете послушать музыку, позвольте мне сыграть вам что-нибудь из Бетховена. Уверяю, вы прослезитесь! Никто не может без слёз слушать, как я играю Бетховена.
— Делай что тебе велено. «Лодка-лодочка, плыви». Один раз, с начала и до конца.
Бедная старушенция явно сбрендила. Но, поскольку идти мне было некуда, а на парижских улицах меня поджидали скитания без пищи и крова, я подчинилась. Сев за рояль, я сыграла простенькую песенку так проникновенно, что она прозвучала будто симфония. Когда я нажала последнюю клавишу, то почувствовала, как рояль мелко-мелко задрожал. Сначала едва заметно. Потом сильнее, будто в нетерпении. Казалось, началось землетрясение. Затем из глубины инструмента раздались механические щелчки: щёлк-щёлк-щёлк… И тут вдруг клавиатура пришла в движение. Она скользнула назад… Щёлк-щёлк-щёлк… Не прошло и нескольких мгновений, как взгляду моему открылся тайник. Небольшая тёмная выемка в передней деке рояля.
Не успела я ничего спросить, как герцогиня прокаркала следующее указание:
— Пошарь внутри.
Вообще-то я храбрая девочка. Отчаянная. Отважная как лев. Однако мысль о том, чтобы погрузить руку в мрачную пасть тайника, где могло поджидать что угодно, вызвала у меня лёгкие опасения. Впрочем, они не остановили меня. Я осторожно протянула руку в темноту. Мои пальцы сразу же на что-то наткнулись. Находка, по ощущениям, была мягкой и в то же время твёрдой.
— Достань, — велела герцогиня.
Это оказалась шкатулка. Обитая чёрным бархатом. С замысловатой замочной скважиной на крышке.
— Принеси сюда, — последовал новый приказ.
Я сунула шкатулку в пухлые руки герцогини. Она взяла её почтительно, будто священную реликвию, её зелёные глаза пытливо блеснули. Потом одна рука с пальцами-сардельками пошарила среди простыней и одеял и вынырнула оттуда с медным ключиком.
Герцогиня уронила ключ на кровать, не отрывая взгляда от шкатулки.
— Ключ, девочка, — прошептала она. — Используй его.
2
Я вставила ключ в скважину и повернула. Хрусткий звучный щелчок разорвал тишину. Крышка бархатной шкатулки распахнулась. Сердце моё замерло от волнения. Что же там скрывается? Отрезанный палец с перстнем-печаткой? Глаз с навеки застывшим в нём предсмертным ужасом? Или трепещущее человеческое сердце?
— Смотри, — гаркнула герцогиня и достала из шкатулки совершенно обыкновенную цепочку с совершенно обыкновенным (хоть и довольно крупным) бриллиантом.
Я была разочарована до глубины души:
— И только-то? Неужели это всё?
Старуха мрачно улыбнулась:
