– Так и сидишь? – спросил он сочувственно. – Не спится?
Андрис покачал головой. Взведенность его не проходила и – он знал себя – еще не скоро пройдет. Особенно эта погоня на мотоциклах – ночью, сквозь лес… кто гнался, почему? Хватились, что он увел чужой мотоцикл? Или?… Погоню он заметил уже за городом, свернул в лес – они тоже свернули – и, понимая, что просто так ему не оторваться, остановился, погасил огни и выстрелил из «магнума» в ствол довольно толстой сосны как раз перед фарами преследователей. Сосна рухнула с шумом прямо под колеса – они остановились, тоже погасили все и долго так стояли – Андрис вслушивался из всех сил, но ветер шумел в кронах, – потом развернулись и уехали… Больше часа Андрис гнал наугад – просто как можно дальше от того места; потом вырулил наконец на шоссе, сориентировался по указателям и подъехал к городу с противоположной от студгородка стороны – и тут кончился бензин…
– Ладно, – сказал старик, – сейчас мы кипяточку соорудим, чайку попьем, погреемся как следует…
– Да, – сказал Андрис. – Хорошо бы. Погреться бы – это хорошо бы…
– Чего бы покрепче – так ведь нет, жалость такая. Только вот кипяточек и есть.
– Кипяточек… кипяточек – это то, что надо.
Старик ножом поддел и сдвинул в сторону чугунный круг, прикрывающий отверстие в печной плите. Показались быстрые языки пламени. На огонь старик поставил черный помятый чайник.
– Пишут, самое полезное – пить чай, вскипяченный на дровах, – сказал он, снова присаживаясь за стол. – Потом идет – на древесном угле, потом – на каменном, потом – на газе, а уж потом – на электрическом токе. Так что народ все навыворот делает. Да, не только с чаем… А мы сейчас – по науке…
– Отец, – спросил Андрис, – как звать-то вас? Не спросил до сих пор, извините.
– Петером звать, – сказал старик. – Так и зовите: Петер. Я люблю.
– Хорошо, – сказал Андрис. – А меня – Андрис.
– Вот и познакомились, – сказал старик. – А это дочка ваша?
– Нет, – сказал Андрис и помедлил. – Жена.
– Молоденькая, – уважительно произнес старик. – А моя-то даже постарше меня была. Во-от… – Он хотел сказать, наверное, что-то еще, но не сказал, только вздохнул глубоко.
За окном неуверенно светлело, и сквозь брызги на стекле можно было видеть голые, воздетые к небу ветви деревьев и в сумраке между стволами – кресты, кресты, кресты, простые и восьмиконечные, низкие оградки могил и дальше – нечеткие, размытые дождем фигурки людей, с зонтами и без зонтов, идущих к церкви. Ночью Андрис помог старику таскать дрова, чтобы протопить там печи. Он впервые был в православной церкви – надо сказать, и в католических-то храмах он был за свою жизнь раз десять, не больше. В глубине души он был убежден, что если Бог и есть, то общаться с Ним следует один на один, вдали от посторонних, даже доброжелательных, глаз. Гулкость и полутьма, светлячки горящих лампад, забытые запахи и странное чувство, будто струи воздуха мягко, но настойчиво ощупывают лицо, только усилили его тревогу, ему захотелось выйти скорее наружу – и вдруг на выходе он перехватил чей-то взгляд. На него смотрела икона. Богородица с младенцем Христом на руках. Это он разглядел позже – младенца, и икону в целом, – а в первый миг он видел только глаза, до безумия знакомые и полные такой печали и отчаяния, что он задохнулся. Стоял перед иконой и не знал, что ему делать. Не мог перекреститься – было бы фальшиво. И не мог уйти просто так. Богородица смотрела ему в глаза – сделай хоть что-нибудь… тогда он выпрямился, бросил руки по швам, по-офицерски отдал честь коротким поклоном, повернулся налево кругом и вышел, не оглядываясь. И только несколько минут спустя, когда холодный воздух, как нашатырь, проник до самого затылка, просветляя голову и подтягивая мышцы, он понял – вспомнил – и остановился: у Богородицы на иконе были глаза Марины.
– Может быть, еще попробуете позвонить? – предложил старик.
– Нет смысла, – сказал Андрис. – Все равно сейчас туда поеду.
Ночью старик отпер ему какое-то служебное помещение в церкви, там был телефон. Но все известные Андрису номера в Управлении были заняты, а телефон для оперативной связи вел себя странно, и Андрис решил не рисковать.
– Понятно, понятно, – закивал головой старик. – Что же все-таки происходит в городе? Не знаете или не скажете?
– Да… не то чтобы совсем не знаю, а уверенности нет. Смешалось все – леваки, наркомафия, еще кто-то… каша, в общем. Совершеннейшая каша.
– Каша с мясом, – проворчал старик. – Я понимаю – война была… Хотя – вру. Чего я там понимаю?
– Э-э… Петер, – позвал Андрис. – Могу я вас попросить об одолжении?
– Попробуйте, – сказал старик.
– Вот эту мою сумку вы не могли бы спрятать получше? Так, чтобы никакая собака не нашла?
– Вас хотят искать с собаками? – удивился старик.
– Ну, в крайнем случае…
– Хотите добрый совет? – спросил старик.
– Хочу.
– Не оставляйте у меня ничего. – Он нахмурился вдруг и засопел. – Недоброе это дело. Я не за себя боюсь, не подумайте, – что мне, семьдесят восемь уже… Видно, судьбу я прогневил в свое время – не уберег… в общем, очень важное я не уберег, прошляпил… И вот с тех пор – приходит кто-нибудь, просит спрятать или просто на сохранение отдает – и все… и не приходит… и не своей смертью. Вроде как меченый я. И не догадывался – до последнего случая, тогда уж и от самого вот на столечко прошло… как уцелел, не понимаю…
– Да, – сказал Андрис, – на таких условиях отдавать не стоит. Спасибо, что предупредили.
– Вскипело, – сказал старик. – Сейчас мы…
Он снял с полки большой глиняный чайник, насыпал туда горсть заварки и залил кипятком.
– Марина, – позвал Андрис. – Просыпайся.
– Я не сплю, – сказала Марина. – Я вас слушаю. Дождь?
– Дождь.
– Значит, и собаки нас не найдут…
– Верно. Давай ты здесь останешься? Петер, вы ее приютите?
– Какой может быть разговор…
– Нет-нет. Я пойду с тобой. Если ты пойдешь, то и я пойду. И вообще… А по дороге я расскажу тебе одну вещь, которую узнала вчера. И всё.
– Неизвестно, что в городе.
– Это не важно.
– Что с тобой?
– Я расскажу. Будем идти, и я расскажу.
– Вы пейте, – сказал старик, – вы пейте…
– Скажите, – Марина обернулась к нему, – а то, что вам отдавали на сохранение, – оно так у вас и?…
– Да, – сказал старик.
Между деревьями видны были дома предместья: красные двух- и трехэтажные коттеджи. Упавшие листья еще не потеряли упругости, и капли дождя выбивали на них костяную дробь. Марина стояла, закинув руку за голову и опершись
