Десять часов. Ларри слышал, как Козак подносит к губам свисток.
Свисток!
Лавина внимания – горячего, потного, похотливого внимания – на ту калитку! Даже самый хитрый отвлекся. Почти не торопясь, Ларри вышел из второй справа, дошел до траншеи и спрыгнул в нее. Три пули с запозданием ударили в стену гаража…
Он прошел всю дистанцию, как проходил ее обычно, минут за пятьдесят. Бывали случаи, когда это удавалось ему быстрее, за полчаса, бывало – редко, – когда все удовольствие затягивалось часа на два. Наверное, раньше он уставал больше, расходовал больше сил, теперь на его стороне были наработанность и опыт, но сказывался общий фон усталости, общее утомление, – на грани срыва, подумал вдруг Ларри, я на грани срыва. Еще немного – и этот пацан влепил бы мне в спину. Плохо стал чувствовать спиной. Так уже было. Ладно, осталось два раза. Будем еще аккуратнее. Он сидел в своем любимом кресле, один, Козак размял его и ушел, оставив большущую бутыль лимонада. Что-то мешало Ларри считать, что сейчас все обошлось. Где-то сидела неясная заноза, и Ларри никак не мог ее нащупать. Проклятье!.. Что-то было не так – совершенно точно, что не так, но что именно, черт возьми… или просто мерещится с усталости? Мерещится… хорошо бы… хорошо бы… что хорошо? А вообще. Два раза всего осталось, два раза, два раза – ура, ура, ура! Троекратное ура в честь господина Лавьери!
Он не заметил, как заснул, – такое случалось, он засыпал, как проваливался под лед – мгновенно, – и проснулся, хватая ртом воздух, что-то приснилось, наверное, но сны никогда не задерживались в памяти и ускользали, выскальзывали, оставляя после себя ощущение вот этой гадкой слизи, которая и позволяла им так легко выскальзывать из памяти, – и к лучшему, а то опять приснится Большой Аттракцион… это был удивительно подробный сон, запомнившийся со множеством подробностей и деталей: Большой Аттракцион, сотни стволов, направленных на меня, все ждут свистка, алчно сопят в ожидании свистка, свисток – а я стою неподвижно, и жду, и знаю твердо, что не буду бегать и уклоняться от пуль, а буду ждать вот так вот, стоя совершенно неподвижно, и почему-то никто не стреляет… потом они все же начали стрелять, и сон кончился, потому что в этом сне Ларри убили, а какие сны может видеть убитый? Но они очень долго не могли начать стрелять, хотя он кричал им все, что о них думал, и оскорблял их, и смеялся над ними, а они все не стреляли и не стреляли – ждали чего-то или не решались, каждый из них не решался выстрелить первым…
– Ларри, – позвал Козак из-за двери.
– Да, – сказал Ларри.
– Тут к тебе человек. Он говорит, что знает тебя давно. Его зовут Кинтана.
– Кинтана? – не поверил Ларри. – Боже мой! Зови.
– Сейчас, – сказал Козак. Его башмаки загрохотали вниз по лестнице.
Кинтана, Кинтана, думал Ларри, напрягаясь. Что же тебе понадобилось, Кинтана? А? Он встал и оперся о подоконник. Поднявшийся ветерок гонял пылевые смерчики по двору гаража. Что же ты хочешь от меня еще?
И в то же время я чертовски рад, Кинтана, что ты жив и что ты нашел меня даже в этом захолустье, хотя, скажу тебе сразу, пользы тебе от этого никакой не будет. Ты бы удивился, наверное, узнав, что я радуюсь тебе. Ты бы этого не понял, Кинтана. Ты у нас человек без сантиментов. А жаль.
Торопливые легкие шаги за дверью – и Ник Кинтана влетел в комнату. Был он весь тонкий и легкий, в светлом костюме, противосолнечных очках, шляпа болталась за спиной, морда была свежая и загорелая, и почти без следов того ожога, только перчатки на руках – даже не столько потому, что не следует оставлять где попало отпечатки, сколько потому, что Ник терпеть не мог свои обезображенные руки. Они обнялись – от Ника пахло отличной парфюмерией, от Ларри, как обычно, – «мужским одеколоном „Полундра“ с запахом крепкого матросского пота, табака и селедки», – так они шутили тогда, когда было время шутить. И когда было настроение шутить – сейчас такого настроения не было, и объятия эти были чисто церемониальным актом, данью старой – бывшей – дружбе, по которой прошла в позапрошлом году трещина – когда Ларри отказался помогать Нику в очередной его затее, а Ник вдруг стал давить на него совершенно непорядочным способом. Тогда Ларри сказал: «Последний раз», – и два года Кинтана о себе не напоминал, лишь стороной доходила о нем кой-какая информация.
– Ах, черт! – сказал Ник. – Немного же от тебя осталось!
– Плохо выгляжу? – усмехнулся Ларри.
– Не то слово, – сказал Ник. – Ты что, на диете?
– Именно, – сказал Ларри. – Это ты хорошо сказал: на диете. Ты молодец, Ник. Ты умеешь хорошо сказать.
– Что-нибудь случилось? – нахмурился Ник.
– Что со мной может случиться? – засмеялся Ларри. – Просто двести выступлений меньше чем за полгода. От меня осталась лишь хорошо продубленная шкура да немного костей и сухожилий.
– Двести? – не поверил Ник. – Ты сказал: двести?
– Двести, двести. Точнее, сто девяносто восемь. Завтра последнее.
– Понятно. Жаль.
– Чего именно?
– Что от тебя осталась кожа да кости.
– Хотел что-нибудь предложить?
– Это вода? – Ник показал на бутылку.
– Вода, – сказал Ларри.
Ник налил себе полный стакан и жадно выпил, потом налил еще один и тоже выпил, но медленнее, по глотку.
– Здо́рово, – сказал он. – Что это у тебя за парень – там, внизу?
– Козак? Так, просто хороший парень.
– А это у него откуда? – Ник провел пальцем по щеке.
– Шрам? С войны.
– Солдат, значит?
– Солдат.
– Понятно… А где этот твой грек?
– Он знает, что я не слишком его люблю. Иногда неделями на глаза не попадается.
– Ты хорошо устроился… – проворчал Ник. – Сколько у тебя выйдет чистыми за все это?
– Гроши. Двадцать восемь тысяч.
– Ну и купил он тебя… да. Не отказался бы тогда – имел бы сейчас минимум полмиллиона.
– Плюс нелегальное положение.
– Ерунда. Пока оккупация, никакого нелегального – такая неразбериха во всех этих делах, если бы кто знал… Слушай, а ведь на будущий год собираются проводить выборы.
– Врешь, – недоверчиво сказал Ларри.
– Да нет, не вру, – сказал Ник. – Так примерно в апреле-мае.
– Ну что же, – медленно сказал Ларри. – Тебе и карты в руки…
– Выборы надо сорвать, – сказал Ник.
– Что? Зачем?
– Надо убить Данкоффа. И Ордуэя – если удастся.
– Да что вы там все, с ума посходили? Зачем – сорвать? Вы что?
– А ты что? Ты что, не понимаешь, что выборы в условиях оккупации – фикция? Что к власти придут те, кого назначит Данкофф? Христианские демократы, к примеру? Лессинг – в канцлеры, Ярошевский – в президенты? Народ контужен войной, народ еще не оправился от этой контузии, и ему хотят, пользуясь моментом, навязать плутократов
