Возможно, вы читали или смотрели сообщения о людях, которые думали, что любимый человек умер, погиб в результате несчастного случая или катастрофы, а затем эта новость опровергалась, едва открывалась входная дверь и якобы умерший возвращался домой. Можете представить, что чувствовали эти люди. Вот они пытаются приспособиться к тому, что их любимый человек в один миг перемахнул из категории живых в категорию мертвых. Конечно, ум сопротивляется таким драматическим изменениям, поэтому, помимо радости при виде живого, здорового любимого человека, тихий голосок в их голове, должно быть, шепчет: так и знал. Пускай ваша жена лежит без дыхания на больничной койке, пускай медсестры отключили все приборы жизнеобеспечения и даже смотали все соединительные провода – вам все равно сложно принять смерть. Понять еще можно, а вот для того, чтобы принять, требуется время. И едва принятие достигнуто – представьте, насколько это огорчительно, сколь глубокую горечь можно испытать, оказавшись перед лицом человека, от которого вы давным-давно отказались в пользу смерти.
Мои шаги были уверенными, ее – неспешными. Я догадывался – она хотела, чтобы я поймал ее; но в ее новых, отлитых из золота глазах нельзя было ничего прочесть. Наконец она остановилась, прильнув спиной к большому клену. Я был так сосредоточен на ее лице, что чуть не врезался в нее – оказалось, я двигался даже быстрее, чем думал.
– Мэри, – выдохнул я, вложив в интонацию и вопрос, и утверждение. – Мэри.
– Эйб, – сказала она тем самым голосом, который, как я уже смирился, был доступен мне до сих пор лишь благодаря видеокассете с нашей свадьбой. Тем самым – богатым, слегка хриплым, делавшим каждое произнесенное ею слово особенным. При звуке ее голоса мой взгляд затмили слезы.
Я утерся рукавом, сглотнул набежавшую слюну.
– Но как?..
В ответ она подняла правую руку к моему лицу и прижала пальцы к моим губам. Их кончики были прохладными, кожа пахла морской солью, но ее прикосновение было таким же твердым, как и раньше. Я сжал ее пальцы своими. Свободной рукой она коснулась моей щеки.
Приступ рыданий, которого я не ждал, сковал меня. Все еще держась за Мэри, я, весь в слезах, опустился на землю, на колени. Она присела рядом со мной, провела по моей голове, сбросила мою смешную шляпу, зарылась пальцами в мои влажные волосы.
– Тише, – произнесла она, – тише.
Слезы падали на мертвую опаль под ногами. Низкий стон сорвался с моих губ. Да, само собой, раньше я тоже плакал из-за Мэри. Плакал у ее постели. Плакал на ее могиле. Плакал в бутылку много-много раз, рыдал под старые грустные песни о любви. Но сейчас все было по-другому. Слезы текли не рекой – о нет, то был океан, пытающийся прорваться сквозь два нешироких канала. Я поднес руку Мэри к губам и целовал ее – снова и снова. Она прислонилась ко мне, и терпкий запах ее кожи защекотал мои ноздри.
Она прижала губы к моему лбу. Затем – к бровям. Затем – к векам. Дойдя до кончика моего носа, она стала издавать тихие, нежные звуки – еле слышные вздохи и стоны, которые в той, старой нашей жизни говорили о ее растущем возбуждении. Вывернувшись из моего захвата, она задрала подбородок, чтобы наши губы могли встретиться. Ее рот был таким же холодным, как и все остальное, но она поцеловала меня так же, как и раньше – твердо, с уходом в мягкую податливость. Обхватив ладонями мою голову, она притянула меня к себе. Я не перестал рыдать… но рыдания поутихли, стоило мне ответить поцелуем на поцелуй. Мой стон сменил тональность, печаль обернулась вожделением. Руки Мэри заскользили по моей шее к вороту рубашки, к молнии плаща, поддавшейся без промедлений. Ладони я сжал перед собой в молитвенном жесте, но, когда ее пальцы начали расстегивать мою рубашку, я сдался и потянулся к ее груди. Под моими ладонями проступили напрягшиеся соски, и она ахнула – ее пахнущее солеными глубинами дыхание смешалось во рту с моим. Ее руки задвигались быстрее, выдергивая рубашку из джинсов, проскальзывая под футболку, шаря по моей груди. Желание разгорячило меня, и ее прохладная кожа была единственным спасением от этого пламени. Ее руки легли мне на пояс, мои – сжали ее бедра.
Я желал женщин раньше – Мэри, тех немногих, что были до нее и еще более немногих после нее. Я прошел и отчаянный трепет молодости, сухость во рту, уныло подводящую черту избыточной зрелости. Однако переполнившие меня сейчас эмоции нельзя было описать – будто все мое горе вдруг превратилось в поток жидкой лавы, вспыхнувший на холодном ветру. Будто посреди океана печали вспыхнул ослепительный светоч страсти. Когда Мэри повлекла меня вниз, я опрокинул ее на спину. Под нами шелестели листья, потрескивали веточки. Я не мог прочесть выражение ее глаз, но движения ее рук и так говорили обо всем. Внутри она была так же прохладна, как и снаружи, но я был достаточно горяч для нас двоих.
– О, Эйб, – прохныкала она. Я попытался ответить, но не смог – все мое внимание было приковано к тому, что сейчас творилось между нами. Задрав ноги, она обвила ими мои бедра. Рывком я вошел в нее. Ахнув, она склонила голову направо, прикрыв золотые глаза. Своими губами я отыскал ее губы, нашептывающие сладкие непристойности, которые сначала меня шокировали, а потом – раззадорили. Я застонал. Ее голова откинулась назад, ее пальцы отчаянно прохаживались по моим волосам, мы то наращивали темп, то замедлялись…
