Едва слова прозвучали, Алексия об этом пожалела.
– Если ты этого хочешь, – сказал Нортон.
– Если ты этого хочешь, – передразнила Алексия, зная, что говорит худшие из всех возможных слов, но не будучи в силах промолчать. Джуниор, когда был жив, часто повторял, что она готова сразиться с собственной тенью. – Почему бы тебе наконец-то не принять решение?
– Ну так я решил, что хочу уйти! – заорал Нортон и, словно буря, умчался прочь.
– Вот и катись! – крикнула Алексия ему вслед. Дверь на крышу с грохотом захлопнулась. Она не пойдет следом. Она даже не прокричит убийственную колкость, высунувшись на лестницу. Пусть сам вернется. – Вот и катись…
Она прождала три минуты, четыре. Пять. Потом услышала, как на парковке внизу завелся скрэмблер[21]. Ей не нужно было смотреть через парапет, чтобы понять: это байк Нортона. Звук разгона на холостом ходу, который он приладил к электромотору, ни с чем нельзя было перепутать.
– Сукин сын, – сказала она и швырнула недопитую бутылку пива через крышу. Та ударилась о бетонный порог и разбилась. – Сукин сын…
Дверь на крышу со скрипом приоткрылась.
– Ле?
Мариза присоединилась к Алексии в беседке. Они смотрели, как полумесяц восходит над Атлантикой. Уличные фонари на авениде замерцали и погасли.
– Надеюсь, он разобьется, – сказала Алексия.
– Неправда.
– Да ладно?
– Ты не позволяешь никому насмехаться над собой, но насмехаешься над ним.
– Заткнись-ка, ирмазинья.
Мариза закинула ногу на ногу. Алексия достала запотевшее пиво из холодильника.
– Открой его для меня. – Мариза пила пиво с десяти лет.
Крышечка от бутылки завертелась и блеснула в лунном свете.
* * *Ей нравилось ощущать свежевыбритые яйца Нортона. Она любила гладкую эластичность кожи, мягкость масла; то, как они казались чем-то независимым от его тела, словно маленькое, тыкающееся носом животное. То, как они тяжело лежали в ладони; то, как она могла обхватить мошонку большим и указательным пальцем; податливость и напряжение его тела от изумления, когда она нежно их сжимала. Она любила их полноту и уязвимость; то, как с помощью шнурка или резинки для волос могла превратить их в два славных вздутых яблока похоти. Она любила проводить ногтем по его крепко связанным яйцам. Когда она сделала это в первый раз, он так ударился об изголовье кровати, что чуть не получил сотрясение.
Алексия обхватила ладонью бритый стержень его члена. Нортон был большим, гладким и маслянистым, его член был самодовольным чудовищем, гигантом тропического леса, горделиво возвышающимся посреди расчищенного подлеска. Большой и элегантно изогнутый. Она давно придумала, как держать Нортона на краю, выводя на грань оргазма лишь для того, чтобы оттащить назад, двигая сомкнутой рукой вдоль его славного члена. Она вложила головку в ладонь, прошлась большим пальцем по толстой линии венца. Нортон застонал и безвольно рухнул на подушки.
Вот почему она знала, что это не прощальный секс. Он побрился для нее.
Она прижала подушечку большого пальца к маленькому треугольнику, где смыкались две изогнутые линии головки члена – она думала, что это похоже на сердце, – образуя щель для мочеиспускания. Корасанзинью, так она ее называла. Она не знала, есть ли у этого научное название, но точно знала, что когда она его там касалась, терла, щелкала, трепала, этот квадратный сантиметр нервных окончаний наделял ее абсолютной властью над Нортоном.
Остальные ребята из его службы безопасности, должно быть, видели, что он побрился для нее.
Могли бы и научиться кое-чему.
Она фантазировала, что однажды намылит его и побреет, а потом намажет маслом и обработает старомодной опасной бритвой, пока он не станет таким гладким, что она сможет взять каждый шарик в рот, как конфетку-досе. Она воображала себе страх, доверие и наслаждение на его лице.
Она наклонилась и кончиком языка коснулась корасанзинью.
Нортон дернулся, как будто через его уретру пробежал электрический разряд. Его брюшные мышцы напряглись, ягодицы сжались. Теперь она завладела его вниманием. Алексия направила Нортона туда, куда действительно хотела переместить его Сердечко.
После она выкатилась из его кровати и, шлепая босыми ногами, пошла сначала в ванную, а потом – к холодильнику.
– Гуарана есть?
– За «Бохемией».
Свет холодильника замигал, когда она присела в синем свечении, передвигая банки пива. Мужской холодильник. Пиво, кофе, безалкогольные напитки. Секс всегда влияет на ее водный баланс. Жидкость наружу, жидкость внутрь. Она открыла банку и заползла обратно под черную простынь.
Черное постельное белье. Новое, для нее. Чистые простыни для секса словно провозглашали: мы снова вместе. Иисус и Мария. Маленькие серебряные архипелаги.
Он лежал на боку, подогнув одну ногу и вытянув другую, прижимая простынь к себе. Он знал, что так выглядит милым. Его кожа была на три оттенка темнее, чем ее – кастана-эскура против канелы, темно-коричневый и коричный. Она любила его рассматривать.
Свет погас.
– Черт. Дай мне минутку. – Голый Нортон на корточках перемещался по комнате, зажигая ароматические свечи, которые принесла ему Алексия. Они приглушили застоявшийся мужской запах. Алексия предпочитала квартиру Нортона при свечах. Она не любила видеть это жилище в слишком хорошем разрешении.
М-да, ей точно нужен парень получше.
– Кайо дома, – сказала она. Гуарана начала действовать. Сахар и кофеин.
– Как он?
– Пропустит два месяца занятий. Я нанимаю репетиторов. Пострадала правая сторона. Ему придется стать левшой.
– Вот дерьмо. Я бы хотел с ним повидаться.
Вот что ей нравилось в Нортоне: он относился к Кайо как к младшему братишке. Вот что ей не нравилось в Нортоне: он пытался научить Кайо быть похожим на себя. Превратить его в маландро.
– Ради такого можешь прийти ко мне домой.
– Спасибо. Я ценю это, Ле.
Она таяла, когда он переставал изображать из себя мачо и говорил то, что чувствовал.
– Что случилось с Гулартес?
– Лучше тебе не знать. – Трупы в бетонном основании нового пригородного железнодорожного виадука. – Больше никто не будет угрожать Кайо.
– Ле…
Алексия откатилась на свою сторону. Нортон избегал смотреть ей в глаза. Это был еще один инструмент, посредством которого она могла его контролировать.
– Раньше нашу семью называли иначе. Ты знал об этом? Мано ди Ферро. Так в Минас-Жерайс издавна нарекали кого-то большого и серьезного. Того, кто делает вещи, которые надо сделать. Я поступила как Железная Рука. Так что заткнись и никогда больше не спрашивай меня об этом.
Нортон резко сел, толкнув руку Алексии, отчего она пролила липкую гуарану себе на грудь.
– Мать твою, Нортон…
– Нет, послушай меня, послушай! Я работаю на одного типа по фамилии Корта. Новый контракт, вчера заключили. Спасибо, что спросила. Ты всегда говорила, что вас не так уж много, никто не знает, откуда произошла эта фамилия, никто не знает, откуда вы пришли. Ну так вот, он Корта и явился с Луны.
– Никто не приходит с Луны. – Алексия принялась шарить вокруг в поисках бумажного носового платка, который не был бы испачкан спермой. «Ему пора бы научиться держать под рукой влажные салфетки».
– Это не совсем правильно,
