Через неделю прошли состязания, на которые помериться друг с другом силой и отвагой собрались 500 шакийских юношей. Было объявлено, что Яшодхара станет женой победителя во всех видах поединков – в сражении на мечах, борьбе, стрельбе из лука, езде на слонах и даже письме и приготовлении благовонных палочек. В итоге Яшодхара стала моей женой. В первую брачную ночь мы оба лишились невинности. Для меня это было открытием в обеих жизнях, поскольку и в прошлой к 19 годам я не успел завести себе подругу, а мастурбация не даёт той полноты ощущений, какие испытываешь в соитии с женщиной.
Через несколько лет у нас на свет появился сын, которого мы назвали Рахула. К тому времени моя прошлая жизнь уже казалась мне небылью, лишь иногда снилась Инга, которая молча смотрела на меня, а я после этого просыпался с лицом мокрым от слёз.
Отец давал мне всё, что только можно пожелать, но я чувствовал внутри себя какую-то неудовлетворённость. Возможно, ещё и оттого, что мне всё также запрещалось покидать дворец. И с годами это чувство росло. Только когда мне исполнилось 30 лет, в сопровождении сильно постаревшего Чанны я наконец выбрался из дворца и увидел три вещи, которые произвели на меня неизгладимое впечатление: нищего старика, больного человека и разлагающийся труп. Я понял, что мой удел – поиски путей избавления человечества от страданий. А когда я встретил отшельника, который ничего не имел, но был счастлив, то решил отправиться в странствие».
Дальше Гектор, ставший Гаутамой, свою жизнь описывает кратко, так как чувствовал скрип колеса Сансары-бхавачакры, которое он сам же и нарисовал в момент просветления под деревом бодхи, и ему хотелось успеть изложить свою биографию пусть даже в сжатом виде, потому что его учение давно уже размножено в бесчисленных свитках. Успеть рассказать, как долго он странствовал, проводя годы в аскетизме и медитациях, как обрёл великую мудрость и знание, наконец решив дилемму с освобождением человека от страданий, то есть дав ему возможность войти в нирвану ещё при земной жизни, и как передал свои знания ученикам.
«И теперь, на пороге очередного перерождения, – заключал автор манускрипта, – я оборачиваюсь назад и спрашиваю себя: „Всё ли ты сделал для того, чтобы облегчить жизнь людей хотя бы на малую толику?” И отвечаю себе: „Да, Гектор, ты сделал всё, что мог, может, в следующей жизни ты сделаешь ещё больше”».
Указательным и большим пальцами левой руки я потёр глаза и положил стопку листов на стол. Однако минуло уже больше трёх часов. Как время-то летит…
– И что вы обо всём этом думаете, мистер Бёрд? – вывел меня из задумчивости голос Рикмана.
– Что я думаю? Я думаю, что об этом манускрипте и его содержимом посторонним людям знать не нужно. Только вы и я.
– Но… Но позвольте! – Профессор аж подпрыгнул в кресле, а его взъерошенные волосы, казалось, и вовсе встали торчком. Негодующе потрясая своим переводом, он воскликнул: – Позвольте, мистер Бёрд, мы не вправе скрывать от научной общественности это открытие! Это же мировая сенсация! Если мы умолчим, это будет преступление перед историей!..
Я дождался, когда его запал иссякнет, после чего спокойно сказал:
– Мистер Рикман, вы же не будете отрицать, что эта книга – частная собственность? Моя частная собственность. И когда я просил вас сделать перевод, то мы не договаривались, что содержание книги должно стать достоянием общественности. Я готов предложить вам любую сумму, естественно, в пределах разумного, но вы дадите обещание, что не станете устраивать публичной огласки.
Понятно, почему я не мог представить рукописный раритет общественности. Фото манускрипта и краткий перевод появятся в газетах, и не факт, что её содержание, хотя бы приблизительно, не знает какой-нибудь древний индийский жрец, как и то, что данный фолиант хранился в катакомбах Сри Падманабхасвами. Тут же возникнет вопрос, как у американского бизнесмена появилась украденная из храма книга, а мне не хотелось, чтобы моё имя связывали с ограблением не то что века – всей истории человечества. Поэтому я и настаивал, чтобы профессор дал обещание молчать, возможно подкреплённое увесистой пачкой хрустящих купюр.
Но моим надеждам не суждено было сбыться. Алан Рикман оказался буквально одержим идеей растрезвонить на весь свет о моей книге и её содержании, а слово «эгоист» из его уст было самым мягким эпитетом в мой адрес. С глубоким сожалением я предположил, что придётся приступить к реализации плана «Б», то есть травить профессора рицином. Изловчиться, подсыпать отраву в чай – и через несколько дней его печень и селезёнка прикажут долго жить, а в кишечнике произойдёт обширное кровоизлияние.
Но чем больше я об этом думал под негодующие возгласы Рикмана, тем меньше мне хотелось травить этого не от мира сего старика. Право слово, я его понимал, а сам себе напоминал какого-то бездушного ассасина. Стоит ли брать лишний грех на душу?
– Вот что, уважаемый мистер Рикман, – вздохнул я, останавливая его излияния. – Чтобы как-то разрешить эту дилемму, предлагаю такой вариант… Я отдаю вам эту книгу, а вы всем говорите, что вам прислал её из Индии ваш знакомый. Что за знакомый – это уж сами придумаете. Зато весь мир узнает о вашем открытии. Моё же имя в связи с манускриптом ни в каком виде фигурировать не должно. Правда, мистер Бэрроуз в курсе, что я отдал вам книгу для перевода, и он, думаю, в итоге сумеет сложить два плюс два. Но я с ним в случае чего решу вопрос, субсидии на строительство студенческого кампуса заставят его держать язык за зубами. Ну что, договорились?
– Но… Как, вы так просто откажетесь от мировой славы?!
– Уважаемый профессор! Слава – не главное в этой жизни, и мне кажется, кто, как не вы, человек, для которого наука всегда была важнее внешних атрибутов, должны это понимать. Тем более если всё же слава для вас играет немаловажную роль, то прославиться должны вы, как человек, переведший эту книгу, а я всего-навсего по случаю удачно приобрёл её. Поймите, у меня есть причины, чтобы не афишировать своё имя. Я бизнесмен, немного филантроп, но в науку, тем более такую экзотическую, совать свой нос не хочу.
Алан Рикман долго смотрел на меня из-под кустистых бровей и наконец изрёк:
– Что ж, мистер Бёрд, воля ваша. Хотя эта ложь и станет насилием над моей совестью, я готов принять её ради науки. Обещаю: ваше имя ни при каких условиях не прозвучит в связи с этой книгой!
Он положил на фолиант левую ладонь с уже начавшими
