Девушка наклонилась и потянула за ветку, а когда выпрямилась, то увидела, что лис оставил ей крошечный кусочек своего меха – примерно дюжину черно-рыжих волосков, длинных, грубых и спутанных. Ирэн накрутила их на палец и спрятала в лиф, поближе к сердцу. Бросив тоскливый взгляд на лес, в котором исчез лис, она направилась к дому.
И поклялась себе, что не станет сажать картофель в этот день. И в любой другой – тоже.
5
Ирэн перестала работать на ферме и выполнять работу по дому. Она вообще прекратила хоть что-то делать. Первые несколько дней мать держалась от нее в стороне, не обращаясь с просьбами, ни слова не говоря о том, какими домашними делами заняться. Ирэн же думала, что она, в конце концов, могла бы попросить прощения.
Но этого не произошло. Они не разговаривали три дня, в течение которых Урсула безропотно выполняла домашние обязанности Ирэн в придачу к своим. Животные требовали ухода, овощи – посадки и уборки. Это было чересчур, но сложная ситуация вынуждала принимать трудные решения.
Урсула, по своему обыкновению, заходила в дом вечером и готовила ужин. По его окончании Ирэн относила тарелки и котелок в раковину, но, залив их водой, оставляла как есть.
На четвертый день Урсула подала на завтрак сидр и хлеб с маслом, но за стол не села. Она остановилась напротив Ирэн и, упершись руками в бока, спросила:
– Дочка, ты собираешься когда-нибудь снова взяться за работу?
Ирэн почувствовала себя в невыгодном положении – говорить с матерью сидя. Прежде чем ответить, она отодвинула стул и встала.
– Нет, маман.
– Ты мне скажешь почему?
Ирэн вытянула руки, которые стали мягче и нежнее с тех пор, как она перестала вскапывать сад и драить котлы.
– У леди не может быть рабочих рук.
– Во имя Богини, Ирэн, как ты собираешься стать леди?
– Пока не знаю.
Глаза Урсулы сузились.
– Ты небось ожидаешь, что я буду прислуживать тебе? Выполнять за тебя домашнюю работу, убирать в твоей комнате, готовить еду?
Ирэн пожала плечами:
– Я ничего не ожидаю. Это будет твой личный выбор.
– Ирэн, ты уже не ребенок!
– Именно так сказал отец.
– Он был прав.
Было нелегко говорить с матерью подобным образом, но Ирэн так решила. У нее были самые серьезные намерения. Она сжала зубы, ожесточилась и держалась твердо.
– Значит, ты мне больше не дочь? – спросила Урсула.
Ответ сорвался с губ Ирэн без раздумий:
– Я дочь всего нашего рода, маман. Матерей, бабушек и прабабушек, которые жили раньше. По сути, возможно, я стану последней.
С горечью в голосе Урсула произнесла:
– Возможно, так было бы лучше.
– Ты так считаешь?
– В этот момент – да, – устало ответила мать.
– Маман, я не могу жить твоей жизнью!
– Не можешь, я вижу это.
– Ты считаешь, что я эгоистична?
– Да, поразительно эгоистична. Но, полагаю, дитя, зачатое эгоистично, обречено быть эгоистичным.
– Я не несу ответственность за свое зачатие.
Урсула взяла со стола чашку сидра и отвернулась, чтобы выпить его у раковины. Потом сказала, глядя на летний день за окном:
– Так и есть, Ирэн. Ты не несешь ответственность за свое зачатие. Тем не менее ты обязана мне, как и своему отцу, жизнью.
Без тени иронии Ирэн ответила:
– И я тебе благодарна. А теперь, прошу, дай мне ее прожить.
* * *Урсула продолжала работать на ферме, но больше не накрывала на стол к завтраку и ужину. Ирэн поневоле восхищалась компромиссом, на который пошла мать, но совершенно не чувствовала угрызений совести. В этом вопросе у нее было не больше выбора, чем у Урсулы. Когда она была голодна, что случалось нечасто, то отрезала себе кусочек хлеба или накладывала холодное рагу из котла. Когда Урсула заходила в дом после долгого рабочего дня, Ирэн отправлялась в свою комнату и закрывала дверь, чтобы не смотреть, как мать ест холодное мясо и сырые овощи, принесенные с огорода.
Неделю спустя Урсула нарушила установившееся молчание.
– Могу я хотя бы, – начала она, – попросить тебя сходить в Тенби? Нам нужны мука и соль. По пути ты могла бы занести в Грандж корзину яиц и сказать там, что нам нужен корм для кур.
Ирэн кивнула, стараясь скрыть всплеск энтузиазма, который вызвал у нее этот план. Она дважды перечитала от корки до корки книгу о лекарственных растениях, подлатала одежду, которая нуждалась в починке, и расчесывала свои длинные волосы до тех пор, пока кожу головы не начинало печь. Она не собиралась работать – по крайней мере, делать что-то, что повредило бы ее рукам. Но праздность была ей непривычна и, как она обнаружила, не приносила удовольствия.
– Я сделаю это, маман, – ответила она. – Только надену шляпу.
Ирэн надела кружевные перчатки, подаренные Себастьеном, хотя они и не сочетались с платьем, и довольно приличную шляпу, которую приберегала для церкви: Урсула настаивала, чтобы они посещали службу приличия ради. Потом вытерла пыль со своих лучших туфель и отрезала пару ниточек, торчащих из швов. Она выглядела леди настолько, насколько это было возможно в тот момент. Под корсетом в лифе было спрятано колечко из лисьей шерсти, перевязанное ниткой.
Она взяла у матери корзину яиц, небольшой кошелек с деньгами и в своем слегка несочетаемом наряде пошла по дороге под жарким летним солнцем.
Посыпанная гравием тропинка, ведущая к кухонной двери Гранджа, шла мимо поросшего травой загона, где держали жеребенка Арамиса. Инира там не было, но, когда Ирэн подошла, в конюшне как раз поднялся шум. Она не стала обращать на него внимания и, поднявшись по ступенькам, решительно постучала в кухонную дверь. Повариха Салли приветствовала ее улыбкой и предложила чашку чаю. Ирэн, сославшись на спешку, отказалась и, проигнорировав удивленный взгляд, который Салли бросила на ее кружевные перчатки, когда девушка протянула корзину, отправилась назад.
Шум в конюшне усилился: слышалось громкое ржание, стук копыт по дереву и женский пронзительный крик – то ли от гнева, то ли от боли. Невольно поддавшись любопытству, Ирэн повернула в ту сторону и, подойдя, заглянула в открытую дверь.
Том Батлер, краснолицый и вспотевший, тянул длинную корду и ругался себе под нос на свободном, но едва различимом валлийском. Корда была пристегнута к привязи Инира. Крупный жеребец попеременно то вздымался на дыбы, то бил задними ногами. Сбоку от него стояла Блодвин Хьюз с хлыстом в руке. Как раз когда Ирэн заглянула внутрь, она с силой опустила его на круп серого в яблоках коня, выкрикивая проклятия.
Ирэн происходящее не касалось, хотя ее мать такое обхождение с детенышем Арамиса привело бы в негодование. Она уже собиралась уйти, как жеребец ее заметил. Серебристые яблоки у него на шее и боках заливал пот. Он дрожал с головы до ног, но отбиваться перестал, только закинул голову и так пристально посмотрел на Ирэн своими темными глазами, что она вздрогнула.
Спазмы в животе уже становились привычными.
