К удивлению штурмовиков, к площади приблизились без столкновений с противником, надеялись, что немцы покинули городок, но впереди, перед площадью, путь им преградила баррикада из мешков с песком и битого кирпича. Мешки с песком Скоморохов заметил и на балконе одного из трехэтажных домов, построенного из красного кирпича. Именно оттуда открыл огонь немецкий пулеметчик. Дуло тридцатьчетверки хищно нацелилось на балкон. Выстрел «Резвого» прозвучал одновременно с выстрелом из фаустпатрона. Арсений Голота первым заметил движение в окне кирпичного двухэтажного особняка справа и даже нажал спусковой крючок автомата, но было поздно… Граната, выпущенная из фаустпатрона, пробила броню «Резвого», тридцатьчетверка загорелась. Из машины повалил дым, послышались крики горящих заживо танкистов. Через несколько секунд сдетонировал боезапас, оглушающий взрыв бросил штурмовиков на заснеженный тротуар. Один из бойцов попытался встать, но был сражен выстрелом из винтовки. Та же участь постигла еще одного штурмовика. Стрелок оказался опытным и бил из окна второго этажа каменного особняка, того самого, откуда прилетела граната, выпущенная из фаустпатрона. Скоморохов забыл, что не является командиром отделения, скомандовал:
– Огонь по окнам! Сурен, фаустпатрон!
Следом за ним команду продублировал новый командир отделения Владимир Милованцев. Но штурмовики и без команды открыли ответный огонь из автоматов. Многоголосо зазвенели разбитые стекла особняка. Сурен Карапетян прицелился, выстрелил из фаустпатрона. Граната влетела в окно на втором этаже, из которого секундой назад стреляли из винтовки. Взрыв вынес раму, из оконных проемов вырвались клубы пыли и дыма. Одновременно со взрывом в доме звуки взрывов послышались и со стороны баррикад. Одна из штурмовых групп батальона приступила к захвату площади городка. Теперь можно было сосредоточить больше внимания на злосчастном доме. Милованцев крикнул:
– Прекратить огонь! Скоморохов, Голота, Карапетян за мной! Остальные прикрывают!
Через минуту бойцы штурмового батальона были под окнами особняка. Сурен Карапетян и Скоморохов подсадили в окно более легких Голоту и Милованцева, затем Милованцев, пока Голота его прикрывал, помог взобраться Скоморохову. Как только бойцы скрылись в окне, Карапетян побежал к дверям.
Сопротивления на первом этаже дома штурмовики не встретили. Не было его и на втором. Голота первым забежал в комнату, откуда стреляли из винтовки и фаустпатрона. В просторной полуразрушенной комнате Арсений обнаружил двоих. У окна, в луже крови, присыпанный кирпичной пылью, лежал пожилой мужчина в черной шляпе и сером пальто. Арсений заметил на левом рукаве повязку фольксштурма. В этой же руке убитый держал охотничью винтовку. Это был стрелок, убивший двоих бойцов. Рядом, в глубине комнаты, прислонившись спиной к стене, сидела молодая рыжеволосая симпатичная женщина лет тридцати, в армейских, мшистого цвета галифе и камуфлированной с капюшоном куртке. Окровавленное кепи военного образца она прижимала к правому боку. Женщина была ранена. Бледное лицо, прикушенная губа и тяжелое прерывистое дыхание говорили о том, что её терзает нестерпимая боль. О ранении говорил и кровавый след, который вёл от окна к стене. На левом рукаве девушки тоже была повязка фольксштурма, рядом валялся ствол фаустпатрона с надписью красными буквами на немецком языке «Осторожно, огненная струя». Голота посмотрел на женщину безжалостным взглядом, процедил сквозь зубы:
– Сука!
Когда в комнату забежали Милованцев и Андрей Скоморохов, он нажал спусковой крючок. Автоматная очередь прошила тело девушки, оно дернулось, обмякло, рыжеволосая голова упала на грудь. Милованцев гневно блеснул глазами в сторону Голоты, возмущенно крикнул:
– Кто позволил?! Зачем! Это же раненая женщина!
Голота побледнел, пошел на Милованцева.
– Ты на кого пену гонишь, командир хренов?! Интеллигент ты наш сердобольный, бабу пожалел, а ребят, которые заживо по её милости в танке сгорели, тебе не жалко?! Эти стервы своим мужьям победы желали, когда они наших убивали, грабили, насиловали, а сейчас в нас стреляют! А эта тварь знала, как стрелять. Стояла напротив коридора, чтобы седалище себе не подпалить выхлопной струей!
Скоморохов встал между ними.
– Будет вам. Надо другие комнаты проверить и подвал. Может, здесь еще какая-нибудь сволочь затаилась.
Милованцев и Голота бывшего командира отделения послушались. Выходя из комнаты, Андрей снова бросил взгляд на убитую немку. Ему вдруг представились руины дома старика Михаэля Шмуклера и торчащая из них холодная рука его девушки Вари…
Скоморохов забежал в соседнюю комнату. На кровати лежал юноша в черной форме патрульной службы «Гитлерюгенда» с перевязанной головой. Он был мертв. Андрей подошел к письменному столу, смахнул с него бронзовый бюстик Адольфа Гитлера. Фюрер с грохотом ударился головой об деревянный пол. Скоморохов остановил взгляд на стене. Его внимание привлекли несколько фотографий в деревянных рамках. С одной из них, на фоне Эйфелевой башни в Париже ему белозубо улыбался немецкий пехотный офицер. Он же глядел на него и с другой фотографии. Только теперь у него за спиной был православный храм. Рядом висела фотография молодого рослого лейтенанта Люфтваффе рядом с самолетом «мессершмитт». Еще на одной фотографии Андрей увидел счастливое немецкое бюргерское семейство: отец, мать, две девушки, рыжая и русоволосая в модных шляпках. В рыжеволосой Андрей узнал женщину-фаустника. Рядом с девушками стояли два офицера и светловолосый юноша в шортах, форменной рубашке с повязкой на рукаве и галстуке. В углу фотографии надпись на немецком языке: «Дрезден. 10 мая 1941 года». Взгляд Скоморохова упал на раскрытую тетрадь на столе. Похоже, что это был дневник. Последняя запись в нем датировалась сегодняшним числом. Было указано и время. Скоморохов посмотрел на настенные часы. Получалось, что последние строки в дневнике были написаны пятнадцать минут назад. Любопытство бывшего пограничника НКВД взяло верх. Андрей быстро пробежался глазами по строчкам. Они гласили:
«Я, Мартин Фридрих Шульц, член Национал-социалистической немецкой рабочей партии с 1933 года, пишу свои последние слова, так как готовлюсь отдать жизнь за Великую Германию. Её враги отняли у меня всю семью. Мой старший сын, гауптман Зигфрид Шульц, погиб в Сталинграде в сорок втором году, средний сын Готфрид, лейтенант Люфтваффе, был сбит в небе
