– Хорошая ты моя! – по-польски добавил: – Ну, что ты? Успокойся, все уже закончилось.
Катаржина ответила дрожащим голосом:
– Мне было страшно. Я осталась совсем одна. Утром Гюнтер надел свою старую военную форму, фуражку, награды и ушел. Он сказал, что так надо, и велел мне сидеть тихо и не выходить из погреба, пока он не вернется.
– Он больше не вернется. Никогда. Гюнтера больше нет в живых. Он хотел предотвратить бесполезное кровопролитие, но его убили немецкие солдаты. Там, на мосту.
Катаржина горько зарыдала. Когда к ней вернулось спокойствие, она грустно произнесла:
– Теперь я совсем одна.
– Тебе надо перебраться в деревню. Оставаться одной в доме опасно.
– Я знаю. Теперь меня ничего здесь не держит. Я попрошу Тадеуша, чтобы он завтра же отвез меня к родственникам, в соседнюю деревню. Дом временно останется под присмотром Тадеуша и Малгожаты, если они согласятся.
– Ты приняла правильное решение… Прости, но мне надо идти. Нам приказано двигаться дальше. Я хочу, чтобы ты знала, что я не забуду тебя никогда и буду помнить, пока живой!
– Я тоже.
Скоморохов поцеловал её в губы, взял за руку.
– Пойдем.
Когда они по каменным ступенькам выбрались из погреба, рядом с воротами раздалось рычание танкового двигателя. Андрей ещё раз поцеловал Катаржину и, бросив по-польски «Прощай!», не оборачиваясь, вышел на улицу.
* * *Знакомый танк Т-34 стоял у ворот, выплевывая из выхлопных труб клубы дыма. Из открытого люка «Резвого» показалась голова усатого лейтенанта с обожженным лицом.
– Садись, пехота, прокатим с ветерком!
Голота залез на броню танка, поздоровался с командиром, назидательно сказал:
– Мы не спешим, так что езжай аккуратно, не тряси, а то нас укачивает. К нам тут полевая кухня приехала, с опозданием на целый день, ну и пришлось сразу и завтрак, и обед, и ужин в себя запихивать. Теперь вот боимся, шоб это добро назад из нас не вылезло.
Танкист засмеялся.
– Не боись, пехота, довезем в лучшем виде.
Когда штурмовики расселись на броне танка, лейтенант спросил:
– Как вы тут? Без потерь?
Скоморохов махнул рукой в сторону сгоревшего грузовика.
– «Студебеккер» немцы раздолбали, да еще Сеню чуть осколком не убило.
Голота подтвердил:
– Хотели фрицы в моей геройской груди дырку сделать, но не вышло, Сеня Голота умнее оказался. А вы как? «Трезвый» не пострадал? Видел я из окна, что вас немцы тоже вниманием не обделили.
– Не обделили. Но мы тоже не дураки, на рожон не лезли. Место удачное выбрали. В развалинах замка полуподвал с толстыми стенами, похоже, прежде каземат был. Вот мы им и воспользовались. Стрельнем и обратно танк туда загоняем. Немцы долбят впустую, а мы ждем, пока успокоятся, потом снова им гостинца посылаем.
Голота артистично произнес:
– Вы не поверите, товарищ лейтенант, но я искренне восхищаюсь вашим полководческим талантом.
Командир танка улыбнулся.
– Брехун ты, Сеня. Ну ладно, поехали.
Танк заревел, дернулся и, перемешивая снег с грязью, двинулся в сторону новой боевой позиции роты. Здесь с этих позиций батальону предстояло перейти от обороны к наступлению. Для этого подтягивали артиллерию, бронетехнику и резервы. Атака была назначена на утро. Скоморохов стоял в траншее, вглядывался в позиции немцев и думал. Ему, командиру отделения, полагалось бы думать о завтрашнем наступлении, но думалось о другом. Мысли влекли его к усадьбе, туда, где была Катаржина, они же заставляли сердце биться сильнее. Переживания Андрей пытался успокоить курением, но это мало помогало. Когда он закурил очередную сигарету, к нему подошел Голота:
– Шо это ты, сержант, такой смурый? Уж очень мине не нравится этот кислый вид. Ты, может, не поверишь, но я не могу без слез глядеть на твой печальный портрет. Сдается мне, дорогой мой товарищ Андрей, что причина твоему паскудному настроению есть польская пани из усадьбы. Или Сеня Голота не прав?
Скоморохв вздохнул.
– Прав. Засела она у меня в голове, только о ней и думаю. Как она там одна? Хоть бы ещё раз её увидеть. Словно пьяный хожу.
– От такой красоты не только опьянеть, но и больным на голову стать можно. Я так понимаю, шо наступление раньше рассвета не начнется, так шо бери ноги в руки и бежи до панночки. Часа два, может, три тебе хватит, а мы тут тебя прикроем.
Скоморохов задумался, но раздумье было недолгим.
– Пойду. Кто знает, сколько нам до смерти осталось…
Ночь помогла опытному пограничнику и воину добраться до усадьбы незаметно. Во дворе никого не было, ворота не заперты. Скоморохов зашел, задвинул засов, прислушался. В особняке тоже была тишина, свет в окнах не горел. Он подошел к двери, подергал за шнур. В доме зазвенел колокольчик. Андрей сбежал со ступенек крыльца, посмотрел вверх. Занавеска в окне второго этажа, где находился кабинет, отодвинулась. В свете луны он разглядел лицо хозяйки дома, помахал рукой. Катаржина тоже его узнала. Спустя минуту она отворила дверь, бросилась в его объятья, заплакала. Скоморохов, поцеловал её в лоб, погладил шелковистые светло-русые волосы.
– Ну, будет тебе, будет.
Она подняла голову, вопросительно посмотрела на него заплаканными воспаленными глазами. Андрей заговорил по-польски:
– Успокойся, пойдем в дом.
Они зашли внутрь, он закрыл дверь на защёлку и поднялся вместе с Катаржиной на второй этаж, в уже знакомую ему комнату. В освещенном светом свечей кабинете Катаржина вновь бросилась к нему на грудь, обвила шею руками и, подняв лицо, быстро заговорила:
– Как хорошо, что ты пришел. Если бы ты знал, как мне было страшно одной в доме. Днем к воротам дома два раза приходили ваши солдаты, но в дом они не зашли. Потом пришел офицер, на польском языке он объяснил мне, что в доме остановится высокий офицерский чин. Кажется, он говорил слово «генерал», но я могу ошибаться. Он смотрел на меня, как на продажную женщину. Позже он привел солдат. Они прибрались на первом этаже и заколотили окна столовой досками. Потом пришли Тадеуш и Малгожата. Они рассказали, что останки Гюнтера похоронили вместе с немецкими солдатами, его убийцами. Я попросила их отвести меня к родственникам и присмотреть за домом. Они согласились.
– Когда ты уезжаешь?
– Тадеуш сказал, что придет завтра рано утром и отвезет меня и мои вещи на повозке. Скорее бы закончилась эта ночь. Время так тянулось, а мне было так страшно. Я взяла из погреба бутылку вина и пила из нее, чтобы прогнать страх. А потом пришел ты, мой ангел хранитель. Мой Анджей! Теперь, вместе с тобой, мне будет спокойно. Ты выпьешь со мной вина?
– Выпью.
Они подошли к столу, она налила бокал, протянула Андрею.
– Пей.
Жадными глотками он осушил бокал, поставил на стол. В голове зашумело, крепкое вино обострило чувства. Скоморохов потушил свечи в канделябре, как в прошлый раз поднял её
