– Согласен ли ты, сын мой, взять эту женщину в законные жены, любить ее и заботиться о ней в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас?
Не могущий до сих пор говорить Карл Юхан энергично закивал головой, всячески демонстрируя свое согласие. Внимательно посмотрев на него и удостоверившись, пастор продолжил:
– А ты, дочь моя, согласна ли взять этого мужчину в законные мужья, любить его и заботиться о нем в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас?
– Да… – чуть слышно ответила невеста.
– Если кто-то знает причину, по которой этот брак не может состояться, то пусть скажет это сейчас или молчит навеки! – торжественно провозгласил священник и еще раз опасливо посмотрел на меня.
– Никогда еще не соединялась узами брака более гармоничная пара, – немного выспренно произнес я. – Карл Юхан, дорогой мой, неужели вы не хотите поцеловать невесту?
Юленшерна из последних сил осторожно приподнял вуаль и, вскрикнув от неожиданности, упал без чувств. Впрочем, невеста, или точнее – молодая супруга, тут же подхватила своего благоверного и не дала ему разбиться об каменный пол. Кинувшийся на помощь дочери барон вдруг остановился и с недоумением обернулся к остальным:
– Что это значит?..
– Простите, господин барон… – жалобно пролепетала из-под вуали Ирма Краузе, – меня заставили…
– Какого черта – где моя дочь?
– Ваша дочь, дорогой барон, сейчас выходит замуж за человека куда более достойного, чем тот, которого вы ей выбрали. Давайте поторопимся, здесь я уже все видел и теперь не хочу пропустить свадьбу своего лучшего друга.
– Но как вы могли…
– Барон, ну я же объяснял вам, что сюзерен имеет право распоряжаться рукой своих подданных. Можете считать меня тираном, мне все равно. Кстати, хотите, я в ответ буду считать вас здешним бургграфом? Подумайте хорошенько.
Через несколько минут мы встречали спускавшихся по ступеням собора держащихся за руки Кароля и Регину Аделаиду.
– Мой кайзер… – взволнованно начал говорить фон Гершов, – сегодня вы сделали меня счастливейшим из смертных!.. Чем я могу отплатить вам?
– Нет ничего проще, дружище: сделай счастливой эту девушку!
Великий литовский рефендарий[58] Гонсевский был в ярости. Решительно в последнее время все шло не так как надо! Казалось, совсем недавно Москва совсем уже покорилась Речи Посполитой и скоро станет ее частью, но ее диким жителям удалось отбить свою столицу и выбрать себе нового царя. Да какого царя! Про герцога Мекленбургского ходило множество разных слухов, один нелепее другого, но одно было известно точно. Этот везучий сукин сын умел воевать. Не прошло и года, как он стал московским государем, а его армия уже осадила и менее чем за месяц взяла Смоленск, под которым коронные войска топтались два года. Продлись осада хоть немного долее, Гонсевский успел бы собрать войско и помочь осажденным, но – увы! Над Смоленском висит мекленбургский штандарт, а войска как не было, так и нет. Доблестные шляхтичи не торопятся вставать под знамена, а денег на наемников нет. Тех сил, что удалось собрать, едва хватает, чтобы отбивать нападения совсем распоясавшихся татар и казаков, посланных царем разорять несчастную Литву.
Скрепя сердце Гонсевский выдал привелей на сбор жолнежей полковнику Лисовскому. В другое время он бы его и на порог не пустил, но тяжелые времена требуют тяжелых решений. Пусть Лисовский был неоднократно лишен чести, но с какой стороны браться за саблю, он знает. И местная шляхта знает его как удачливого и щедрого командира, и стекается к нему в чаянии добычи. Но едва численность войска перевалила за три тысячи человек, последовал новый удар. Как оказалось, мекленбургский герцог умеет делать набеги не хуже своих противников. Пока его татары отвлекали внимание литвин на себя, он тайком прошел с большим отрядом в Ливонию и изгоном взял Ригу! «Тайком…» – повторил про себя Гонсевский и поморщился: благородному шляхтичу так и действовать-то не полагается. Ну разве что лисовчикам.
Как известно, беда не приходит одна. Пока пан рефендарий решал, куда нанести первый удар, по войскам Черкасского в Смоленске или по самому герцогу в Риге, Лисовский, будь он неладен, снялся ночью со всеми своими людьми и ушел в неведомом направлении, забыв уведомить о том Гонсевского.
– Ясновельможный пан дозволит войти своему недостойному слуге?.. – раздался тихий голос за дверью.
– Входи, святой отец, – ответил он, узнав голос своего давнего приятеля Мариана Печарковского.
Когда-то они вместе учились в иезуитской коллегии, но затем пути их разошлись. Гонсевский выбрал для себя военную стезю, а Печарковский вступил в орден Иисуса. И вот спустя много времени старые приятели встретились и возобновили дружбу. Пан рефендарий покровительствовал священнику, а тот в ответ снабжал его информацией, причем подчас такой, что стоила дороже золота.
– Ты что-то узнал?
– Узнал что?
– Матка боска, дай мне сил! Я спрашиваю, узнал ли ты, куда нечистый унес этого проклятого Лисовского со всем его полком!
– Как тебе сказать, Корвин, я не знаю, куда отправился полковник, но кое о чем догадываюсь.
– Не томи, Мариан!
– Ты ведь знаешь, что этот мекленбургский еретик захватил Ригу?
– Еще бы мне это не знать! Мало мне забот со Смоленском, так он вовсе решил меня в гроб загнать. Ты подумай, это же не какое-то захудалое местечко, это ведь Рига! Ну вот как он ее захватил?
– А ты знаешь, что он взял с горожан контрибуцию? – продолжил иезуит, не обращая внимания на филиппики Гонсевского.
– Нет, этого я не знаю; впрочем, следовало ожидать, что он так сделает.
– А ты знаешь, сколько он взял контрибуции?
– Сколько?
– Один миллион талеров, – выразительно возвестил Печарковский.
– Сколько?.. – задохнулся от непомерности суммы пан рефендарий. – Сколько, ты сказал?
– Ты слышал.
– Не может быть!
– Завтра к тебе прибудет гонец от Фридриха Кетлера и подтвердит.
– А ты откуда
