– Так, значит, ничего не знаете? Ладно, теперь перейдем к этому несчастному ребенку. Я понятия не имею, кто его отец, но это явно не тот человек, которого венчали на царствие в Москве, ибо для этого он слишком мал. Кто бы ни был этот Дмитрий, его убили. У вас же, сударыня, была возможность вернуться домой, но царский венец вскружил вам голову. В тщетной надежде стать царицей вы прыгнули в постель к другому проходимцу, который ко всему еще был евреем. С тех пор вы интригуете, воюете, подкупаете… кстати, а чем вы подкупаете своих сторонников? Молчите? Ну и ладно. Все, что у вас осталось, – этот мальчик, которого вы, несомненно, погубите. Скажите, вам хоть немного дорог ваш сын?
– Вы негодяй!
– А вы дура! Будь у вас хоть немного мозгов, вы бы сейчас у меня в ногах валялись, вымаливая себе прощение.
– Царицы не валяются в ногах!
– Мадам, на Руси только одна царица – это моя законная супруга, принцесса шведская Катарина.
Неизвестно, долго ли мы еще препирались бы, но раздался стук, и в горницу вошел Вельяминов.
– Государь, гонец из Москвы прибыл с вестями… – тихонько проговорил он мне на ухо, косясь на бывшую царицу.
– Мы уже закончили; распорядись, чтобы пани Марину с сыном увели, да покормить не забудь, а то вон как отощали, кожа да кости. Потом позовешь гонца.
Бывшая царица вспыхнула от моих слов и, подхватив сына, собралась было выйти, но, встретившись глазами с Никитой, вздрогнула.
– Я тебя знаю, – проговорила она, – ты служил моему мужу… изменник! Ты же ему крест целовал!
Взъярившаяся женщина, оставив ребенка, подступала к моему кравчему, кляня его при этом последними словами и потрясая руками. Тот, немного опешивший от такого напора, пятился и наконец кликнул стражу, чтобы те увели озверевшую Марину.
– Вот ведь ведьма… – выдохнул он, когда брыкающуюся шляхтянку увели.
– И не говори, – усмехнулся я. – Что там стряслось?
– Да я и сам не знаю, вроде как Рюмин вернулся из Стекольны.
– Понятно, а как там Заруцкий, говорит что?
– Молчит, пес, только ругается. Ты же его, государь, на дыбу не велел пока, вот он и кочевряжится.
– Успеем еще на дыбу. С Кирей что?
– А что с Кирей – кается и просится отслужить вину.
– И что думаешь?
– Да ну его, ненадежный человек. Заруцкого с Маринкой предал и тебя, государь, предаст.
– К тому же еще и дурак!
– Почему?
– Потому что обратно в Коломну кинулся. Прорвался бы в лес – может, и не нашли, а так…
– Как повелишь с ним государь, в петлю или на кол?
– Слушай, вот не надо этих извращений восточных… Как по мне, так петли вполне станет.
– Добрый ты, государь.
– А то! Ну чего мнешься, спросить чего хочешь?
– Государь, а что такое «извращение»?
– Тьфу ты, прости меня господи – сколь годов мужику, а он не знает, что такое «извращение»! Изыди, нечистый, иди вон у Анисима спроси, он точно знает.
Послание и впрямь было от Рюмина, он коротко сообщал, что вернулся от Густава Адольфа с хорошими вестями и личным посланником шведского короля. «Надо возвращаться», – подумал я. Вот только с этой царицей липовой надо что-то придумать.
На следующий день в собор Коломны по моему приказу привели Заруцкого и Марину в сопровождении стражи. Увидев атамана, Мнишек кинулась было к нему, но повисла на руках стрельцов.
– Не так быстро, пани, – сказал я, глядя на это, – у вас будет время.
Встречавший нас вместе с настоятелем и прочим клиром отец Мелентий встревоженно спросил:
– Что ты задумал, государь?
– Ничего особенного, святой отец: повенчай их.
– Что?!
– Повенчай, говорю!
– Но она же царица…
– А будет атаманша. Ну, делай же, что тебе царь велит.
– Грех ведь…
– Батюшка!..
Мелентий вздохнул и начал чин венчания. Заруцкий сначала попытался вырваться, но потом обмяк.
– Не можно… – хрипло сказал он, повесив голову.
– Чего тебе не можно?
– Не можно венчаться, мы уже венчаны.
Услышав это, собравшиеся ахнули, а Марина закричала: «Молчи!»
– Продолжай, – велел я атаману.
– Венчаны мы, государь, уже год как… – обреченно выдохнул он.
– А Ивашка?
– Мой сын. Не убивай его, государь.
– Поклянешься в том перед святыми образами?
– Клянусь.
– Все слышали? – громко спросил я. – Марина, ложно называвшая себя царицей, на самом деле венчаная жена казака и разбойника Ивашки Заруцкого и сына своего от него прижила!
– Мекленбургский дьявол!.. – простонала Мнишек, опускаясь на каменные плиты пола. – Проклинаю тебя и род твой – до седьмого колена проклинаю!
– Совет да любовь, – бросил я через плечо, проходя мимо нее.
Выйдя из собора, я велел седлать лошадей, пора было возвращаться в Москву. На этот раз ехали не торопясь. Впереди опять шли татары, но сам царевич Арслан ехал вместе со мной. Заруцкого и Марину везли следом, его – в клетке, а ее с сыном – на санях, в окружении стрельцов. Вообще саней было много, на одних везли отбитое у воров добро, на прочих – взятые с собой припасы. На ночь окружали этими санями лагерь и расставляли шатры. Проезжая знакомую деревню, Анисим с Никитой вздумали было повернуть, но я сделал страшное лицо и показал им плеть. Вельяминов смутился, а стрелецкий полуголова как ни в чем ни бывало завел разговор:
– Эх, государь, что же за жизнь пошла такая нерадостная!
– Чего это ты так?
– Ну как же: я-то думал, хоть у воров на свадьбе погуляем, а они видишь как – венчаны уже.
– Нашел беду, – усмехнулся я в ответ, – что, сильно хочешь на свадьбе погулять?
– А чего, дело хорошее!
– И то верно; а где Корнилий?
– Здесь я, государь, – поравнял со мной коня Михальский.
– Вот что, друг ситный: ты когда свадьбу
