– Ты чего несешь дурень?.. – спросил я его тихонько.
– Не вели казнить, великий государь, – взмолился тот, – кто же знал, что он, аспид заморский, на латыни читать станет? Николи такого не бывало прежде, а я этому языку не больно горазд. По-свейски знаю, по-немецки тоже, и ляшский ведаю, а латынь эту еретическую… не доводилось ранее!
Судя по выражению лиц, никто из внимательно слушавших бояр и окольничих латыни тоже не знал, хотя слушали внимательно.
– Ох, дьяк, моли Бога, чтобы посол нашей речи тоже не понимал и не пришлось тебя наказывать за то, что его лаешь бесчестно! Отвечай ему, что мое царское величество государь и великий князь – да смотри здесь в титуле ничего не напутай – сердечно рад поздравлению шведского короля и заверяет его в своей дружбе.
Притихший после моей отповеди дьяк перевел все это послу, после чего тот, преклонив колено, передал королевское послание дьякам. Я в ответ милостиво кивнул и максимально любезно проговорил:
– Передайте послу, что я буду рад его видеть на пиру.
Посол, откланявшись, ушел, а я тем временем подозвал к себе Рюмина и стал расспрашивать о поездке.
– Как король воспринял мое избрание?
– Как-как – удивился, конечно, и все спрашивал, точно ли это все случайно вышло.
– А ты?
– А что я? Все как уговаривались: дескать, знать не знали, ведать не ведали, а на трон ваше королевское высочество едва ли не силой затащили, отчего вы и стали величеством.
– Поверил?
– Да вроде поверил, только ведь сами знаете, «доброжелателей» у вас при шведском дворе больше, чем крыс на «Благочестивой Марте». Так они королю при всяком случае на ваше величество клепают.
– Это верно; а как там, кстати, Петерсон поживает да корабли мои?
– Все благополучно, ваше величество, Ян свое дело крепко знает. Корабли ваши в порядке полном, возят грузы и прибыль приносят.
– Прибыль это хорошо, а что еще говорят?
– Да по-разному. Оксеншерна, к примеру, почти рад, что так все обернулось, а Юленшерны со Спаре злобятся.
– Ну, то, что Аксель рад, – это понятно, я теперь далеко, и его дружбе с королем не мешаю. А что принцесса?
– Супруга ваша не то чтобы огорчилась, но и радостной ее не назовешь. А ехать в Москву раньше лета наотрез отказалась, дескать, дитя не брошу, а зимой его не потащу.
– Что же разумно, хотя и грустно. Ты сына-то моего видел?
– Которого?
– Климушка, не гневи!
– Видел, государь, как не видать – крепкий такой мальчонка, горластый. Я как Катарине Карловне подарки отдавал, так она пожаловала дозволение посмотреть.
– Подаркам-то рада?
– Да какая же, не в обиду будь сказано, женка не обрадуется мехам столь ценным? Княгиня Агнесса тоже радовались, а брат ваш двоюродный уже ходить начал.
– Ладно, хорошо, коли так. Ты вовремя вернулся Клим, много дел у нас. Завтра объявлю, что жалую тебя думным дьяком и велю ведать Посольским приказом. Мы тут готовим посольства к султану османскому Ахмету и шаху персидскому, да еще кое-куда. С одним из них и ты поедешь.
– Помилуй, государь, я дел турецких али персианских и вовсе не ведаю!
– Испугался? – усмехнулся я. – Нет, ты, дружок, к датскому королю отправишься, а как от него вернешься – в Мекленбург да в Брауншвейг заглянешь. А в Царьград да Исфахан другие люди поедут. С персами торговля нужна, без нее денег нет вовсе, а турок и татар вместе с ними надо на поляков натравить. Иначе не видать нам Смоленска как своих ушей. Такие вот дела.
Закончив с Рюминым, я поднял глаза на бояр, усиленно пытавшихся хоть краем уха услышать, о чем я говорю с Климом.
– Что скажете, бояре?
– Помилуй, государь, что тут скажешь – вроде все хорошо писано, только непонятно…
– Да чего там понимать? Брат мой король Густав Адольф поздравляет меня с занятием престола и желает долгого царствования и всяческого процветания державе моей.
– А про Новгород король ничего не пишет?
– Пишет, как же. Зовет в гости летом – там, говорит, и решим дело наше полюбовно. Ну, кто там еще?
– Посланник короля ляшского Жигимонта! – закричал распоряжавшийся приемом Вельяминов.
В палату вошел довольно молодой шляхтич, разряженный в пух и прах, в сопровождении двух слуг и такого же количества стольников.
– Как здоровье моего брата короля Сигизмунда? – спросил я шляхтича.
– Мой король здоров, – отвечал он, подбоченившись, – но брат ли он вашей милости?
Проговорив это, посланник вытащил грамоту и без поклона подал ее дьяку. Тот развернул ее и, повинуясь моему кивку, начал читать:
– Мы Сигизмунд III, Божьей милостью король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, а также наследный король шведов, готов и вендов, пишем к тебе, герцог Мекленбургский, называющий себя также московским царем…
При этих словах в палате поднялся ропот, а дьяк, сообразивший, что именно он читает, замолчал.
– Господин посланник, как ваше имя? – спросил я шляхтича ничего не выражающим тоном.
– Меня зовут Кшиштов Чаплинский, я шляхтич герба Дрогослав…
– Мне нет дела до вашего герба, господин наглец. Единственная причина, по которой вы до сих пор не болтаетесь в петле, это то, что вы посланник. Передайте вашему королю, что я искренне печалюсь о его бедственном положении.
– Что это значит? – удивился Чаплинский.
– Боже мой, как же обнищал мой добрый брат Сигизмунд – во всей Речи Посполитой не смог он найти умного человека и прислал своего шута!..
– Будь я при сабле, никто бы не посмел… – начал было шляхтич, но я его перебил:
– Да где это видано, чтобы шутам сабли давали? Насмешил ты меня, убогий. Жалую тебе за то кафтан скомороший да шапку с бубенцами, а теперь пошел вон отсюда!
К наглому шляхтичу тут же подскочили стольники и, не забывая время от времени награждать его будто ненароком тумаками и пинками, поволокли к выходу.
– Себе запишите, – продолжал я говорить уже дьякам, – что грамоту королевскую государь принимать не
