– Как это… разве такое бывает?
– Бывает, Федя, не часто, но бывает.
То, что Вязьму взяли изгоном, было очень удачно. Перерезав дорогу полякам, стоящим под Можайском, можно было спокойно дожидаться подхода Черкасского, а потом двигаться дальше. Едва заняв город, я лично отправился осматривать городские укрепления. В общем и целом все было нормально: конечно, не шедевр фортификации, но пока сойдет. «Если Смоленск отбить не удастся, пограничной крепостью будет как раз Вязьма. Пожалуй, надо будет озаботиться постройкой каменной стены, если не на весь город, то хотя бы небольшой кремль», – так я раздумывал, когда с запада стали подходить казаки. Как выяснилось, затея Михальского удалась на славу. Растянувшиеся в лесу поляки попали в засаду и были почти полностью уничтожены. Сам Михальский взял в плен и притащил какого-то важного шляхтича.
– Как ваше имя? – спросил я пленника по-польски, едва его стащили с лошади и поставили передо мной.
Очевидно, еще не пришедший в себя шляхтич промолчал, бездумно глядя на меня. Не дождавшись ответа, я обратил внимание на его жеребца. Несмотря на печальное состояние, вызванное раной в боку, было очевидно, что передо мной прекрасный образец лошадиного племени.
– Какой славный, – одобрительно проговорил я, – пожалуй, даже лучше, чем у меня, жалко будет, если сдохнет.
– Ну, иметь лошадь лучше, чем у вас, – довольно просто, – с невинным видом проговорил Михальский. – Не в обиду будь сказано, государь, но на вашем мерине вряд ли было бы прилично ездить даже капитану рейтар. Сказать по правде, ваш конюший никуда не годится.
– Эко ты непочтительно о Мстиславском, – улыбнулся я, – зато он самый породистый в моих боярских «конюшнях».
По правде говоря, конь, на котором я объезжал укрепления Вязьмы, действительно не слишком казист. Впрочем, особой вины моего главного конюшего в этом нет. Для парадных выездов у меня имеется прекрасный, буланой масти аргамак, подаренный Черкасским еще до собора, избравшего меня царем. А в обычное время я выезжал на спокойном, немолодом уже мерине немецкой породы, отбитом у поляков еще во время Московской битвы. Такой же был у меня, когда я служил в рейтарах, капрал Шмульке называл эту породу ганноверской. Наверное, поэтому я его себе и оставил, назвав за темную масть Волчком. Но вот захваченный вместе с шляхтичем белоснежно-белый жеребец арабской породы и вправду красавец. Особенно удивительно, что он жеребец. В Европу лошади этой породы попадали через Турцию, и существовал строжайший запрет султана продавать неверным жеребцов и кобыл. Разрешалось торговать только меринами, так что этот красавец – определенно очень ценный трофей.
– Охромел, – посетовал Михальский, видя мое внимание, – жаль будет, если не поправится.
– Ничего, – беззаботно отозвался я, – кобылу покрыть он сможет и хромым, а если его отпрыски будут хотя бы вполовину так же хороши, то пользы от него будет больше, чем от большинства моих бояр. Интересно, кто же его хозяин… ты пленных не расспрашивал?
– В этом нет нужды, ваше величество, я узнал этого человека. Не сразу, но узнал.
– И?.. – выразительно посмотрел я на Михальского.
– Это ротмистр Кшиштоф Радзивил.
– Да иди ты!.. Какая нелегкая затащила в эту глушь такого знатного пана?
– Этого я не знаю.
– Чертовски ценный пленник тебе достался, Казимеж! – воскликнул я, назвав его прежним именем.
– Корнилий, государь, – вежливо, но твердо поправил он меня, – и я не один был.
– И кто же тебе помог спеленать этого зверюгу… Федька? Ай да молодец, далеко пойдет! Чего хотите в награду?
Вышедший вперед парень покраснел до корней волос и, тряхнув головой, решительно сказал:
– Нет для меня выше награды, чем служить тебе, государь!
– А ты, как я посмотрю, поднаторел при дворе-то, – усмехнулся я, глядя на Панина, – эдак ответить не всякий бы стольник сумел. Ладно, за богом молитва, а за царем служба не пропадает. Будет тебе награда!
– Твоя школа? – вопросительно повернулся я к Михальскому, – сам-то попросишь чего или тоже будешь политес разводить?
– Да где мне, – улыбнулся Корнилий, – это вот Федя из молодых да ранний, а мне чем пожалуют, то и ладно!
– Ох, разорите вы меня, скромники! Будь по-вашему: награжу, как сам пожелаю, только, чур, не обижаться. Пленника сего велю содержать прилично его роду и титулу. Все же не каждый день «имперские князья»[32] в плен попадают.
Едва устроившись в крепости, я велел казакам отправляться на разведку. То, что вокруг должны быть польские отряды, это к бабке не ходи. Не хватало еще, чтобы меня так же подловили, как я их. С той же целью стрельцы были направлены на ремонт старых и строительство новых укреплений. Я планировал устроить в Вязьме базу, или, как их сейчас называют – магазины. Я сам видел, что окрестности Смоленска разорены, так что если осада затянется, все припасы придется откуда-то тащить. Из Вязьмы всяко лучше, чем из Москвы. Местные жители также были привлечены к работам, беда только, что осталось их в древнем городе совсем немного. Смута стала для него настоящей катастрофой, в посаде уцелело едва ли полторы сотни дворов всего. Впрочем, те, кто выжили, отличались бойкостью и предприимчивостью. Буквально на следующий день ко мне как бы невзначай подошли городские обыватели, ломая шапки. Дескать, царь-батюшка, уж как мы рады, что вы нас освободили… А вы точно с шведским королем родня?.. А то у нас торговля стоит, капиталы не работают… Особую пикантность здешним капиталистам придавало то, что один из них был босиком, а второй хотя и в лаптях, но в невозможно драных портах. Моя охрана, понятное дело, этих оборванцев близко ко мне не пропускала, так что сей взволнованный спич я услышал издалека. Подивившись на бойкость наглых вяземских чичероне, я велел передать, что приму лучших людей города завтра, и если у кого дельные мысли по поводу торговли, пусть приходят. Сказав все это, я, занятый ворохом разных дел, разумеется, и думать забыл о торговых прожектах местных негоциантов. Каково же было мое удивление, когда поутру мне доложили, что городские купцы откликнулись на зов и смиренно ожидают моего
