Домашний костюм превратился в пестрый кафтан. В руке объявилась дудочка. По собственной воле инструмент вспорхнул ко рту: ти-ти-там, простенькая мелодия. Власть, сила, контроль. Балансируя на краю реальности и галлюцинации, Гюнтер Сандерсон не сразу обратил внимание на то, что сын, его маленький Натху, тоже изменился.
…ти-ти-там!
И в ответ, грозным эхом:
– Om ham· rudrāya maruti namah․!
Напротив, скрестив ноги, сидел исполин с обезьяньим лицом. Черты животного мешались с чертами, в которых Гюнтер с ужасом узнал себя и Мирру. Живая «путанка» комкалась, словно маска, сделанная из губчатой резины. Кажется, исполин нервничал. Исполину не нравилось то, что происходит. Исполин не хотел под шелуху; исполина тянуло туда. Дрогнули могучие плечи; пальцы, способные разорвать льва, вцепились в гирлянду, висящую на шее. Так малыш в испуге хватает все, что подворачивается под руку. Тело атлета местами покрывала рыжая шерсть. Оно колыхалось, это чудовищное тело, оно мерцало, съеживалось до размеров, характерных для ребенка четырех лет от роду, – и вновь росло, наливалось удивительной гибельной мощью. То же самое творилось с лицом: питекантроп, увенчанный диадемой, превращался в кусающего губы Натху, чтобы опять стать питекантропом.
Нет, услышал Гюнтер. Нет, нет, нет!
– Да, – ответил Гюнтер. – В смысле – нет.
Снять конфликт жабы и дудочника. Убрать дудочника, к чертям собачьим. Воспоминания о докторе Йохансоне – на карантин. Запереть ворота, сунуть ключ в карман. Остаточные последствия – стереть до нуля. Купировать нервное напряжение. Погасить возбуждение, связанное с доктором. Погасить возбуждение, связанное с Натху. Разорвать связь. Отключить сопутствующие раздражители. Тихо, тихо, тишина.
Да, сказал Натху. Так да, в смысле – да.
– Великий Космос! – пробормотал Гюнтер. – Что я натворил!
Да, сказал Натху. В смысле – ладно. Играем дальше?
– Ты ведь собрался туда? Наверх?!
Натху посмотрел в потолок. Он смотрел так, словно взгляд мальчика сделался антисом, идущим на взлет. Этот взрослый, наполненный мрачной энергией взгляд пробивал насквозь все этажи и дальше, дальше – небо над Ларгитасом, тропосферу, стратосферу, мезосферу, термосферу, экзосферу, все трижды проклятые сферы, сколько их ни есть, километр за километром, и вот ты, космос, черная свобода!
Да, шепнул Натху. Ты же звал?
– Я? Нет, я не звал!
Звал, шепнул Натху. Звал, крикнул Натху. Звал, звал, звал, надрываясь, завопил Натху. Зачем ты меня звал?! Не хочу, не пойду, боюсь…
– Тихо, тихо… Все в порядке!..
Зачем ты звал?
– Я не знал. Извини, я не знал…
Движение под шелуху, вздрогнул Гюнтер, тщательно изолируя ход своих размышлений от сына. Усиление ментальной деятельности – и, как итог, уход под шелуху. Мы были в контакте, мальчик шагнул в галлюцинаторный комплекс вслед за мной. Нет, не шагнул – это я его потащил, взял за шкирку и поволок. Разве я понимал, что делаю? Он воспринял это как насилие. Но главное, он воспринял это как приглашение к взлету. Я видел его антический облик – питекантроп в диадеме, с гирляндой на шее. Я видел его и раньше: Натху присылал мне этот образ. Я видел модель, сейчас я увидел оригинал. Марути, говорят брамайны, Марути Озорник. Хорошо, пусть будет Марути. Какая разница? Получается, что мы, менталы, можем контактировать с разумом антиса без угрозы для себя. Надо лишь совместить два фактора: антис не должен воспринимать нас как агрессоров, взломщиков, насильников – и мы не должны превышать допустимый уровень активности, уходя под шелуху. Мы способны окунуться во вторичный эффект Вейса, телом оставаясь на планете. Антис на такое не способен, вторичный эффект для него означает выход в волну, смену тела с малого на большое. Усилил воздействие, толкнул ситуацию из реальности в галлюцинаторный комплекс – антис взлетел, сжигая твой рассудок. «Горячий старт» для отдельно взятого телепата…
– Натху, почему ты не взлетел?
Сын насупился.
– Почему?
Стыдно, признался Натху.
– Чего тебе стыдно?
Боюсь, ответил Натху.
– Боишься за меня? Тебе нечего стыдиться! Я усилил контакт, ты занервничал… Любой другой антис на твоем месте уже взлетел бы. Любой другой – да, но ты доверяешь мне, боишься за меня… Ты можешь гордиться этим!
Не за тебя, ответил Натху. За себя.
– Ты боишься взлета?!
Да. Стыдно.
– Не стыдись, не надо. Хочешь, я открою тебе тайну? Мы тут все тоже боимся твоего взлета. Представляешь? Ты боишься, мы боимся… Выходит, мы зря боимся?
Зря, рассмеялся Натху. Не бойтесь!
– Хорошо, я не буду бояться. Я уже не боюсь…
Страх второго взлета, думал Гюнтер, транслируя сыну ответный смех. Нет, не смех – модель смеха, тщательно выполненную копию, потому что кавалеру Сандерсону было совсем не смешно. Натху, приятель, похоже, ты не одинок. Неужели все антисы-дети боятся второго взлета? Неужели первый связан у вас с негативными эмоциями? А я, дурак, думал: свобода, сила, вседозволенность! Дети боятся, но однажды взлетают. Значит, их готовят, уговаривают, подталкивают…
Кто?
Взрослые антисы.
Натху, мальчик мой! Бесценное сокровище, первый антис Ларгитаса! Как же мы уговорим тебя на повторный взлет, безопасный для окружающих, если у нас нет для тебя учителей?!
Контрапункт
Ай-яй-яй, они пришли за Папой, или Пауки в паутине
Быстрее всего предает тот, кто заявляет, что не способен на предательство. Лучший объект для пропаганды – тот, кто декларирует свою идейную неуязвимость. Успешней всего договариваются вчерашние заклятые враги.
Карл Мария Родерик О’Ван Эмерих. Мемуары– Явились, – неприветливо буркнул карлик. – Зачем явились?
И добавил, сплюнув на землю:
– Убирайтесь.
Нелогично, отметил Тумидус. Разум слабеет, утрачивает ясность. Спрашивает зачем и сразу же гонит, не узнав зачем. Или он знает? Знает и не хочет долгих споров? С Папы станется…
– Полетели, – сказал военный трибун. – Вставай!
Толпа жен и детей опасливо жалась к забору. Пели вполголоса:
– Ай-яй-яй, они пришли за Папой,Аллилуйя, они пришли за Папой,Белый бвана раз,Белый бвана два,Белый бвана три –Аллилуйя, будут Папу бить, бить, бить!«Белый бвана раз» – это был военный трибун Гай Октавиан Тумидус. «Белый бвана два» – примипил Марк Кай Тумидус. Кители, туго перехваченные ремнями. Фуражки с имперским орлом. Кобуры на поясах. Льдистые взгляды. «Белый бвана три» смотрелся рядом с ними павлином, затесавшимся в стаю волков. Бархатный сюртук. Шитье золотом. Красная бабочка в черный горох. Лючано Борготта остался верен себе и сейчас, на пороге безумной авантюры – одной из множества безумных авантюр его жизни.
– Вставай! – повторил военный трибун. – Надевай штаны – и полетели. Без штанов мы тебя не повезем, и не надейся.
– Пассажирский коллант, – пробормотал Папа. – Ты все-таки…
Лицо карлика гримасничало, дергалось от нервного тика. Казалось, умирающий антис не знает, что ему делать: зарыдать или расхохотаться.
– Ты все-таки решился, идиот. А как же «Неделя раз-два-три»? Тебе что, Сенат не указ? Всем вашим, кто взял астланина на «поводок», запрещено участвовать в создании коллантов.
– Сам идиот, – объяснил Тумидус. – Где ты видишь астланина?
Папа дернул щекой:
– Я
