– Мне кажется, она не имела в виду… – встает между нами Хоуп.
– Что я не имела в виду, а? – обрывает ее Финнли, и Хоуп сразу умолкает. – Внешность никакой роли не играет, Иден. И если ты похожа на бывшую богачку из особняка за пять миллионов долларов, это еще не означает, что ты ею была.
Ого! Неужели прошлое настолько въелось мне в кожу, если даже Волкам с их старанием не удалось его полностью стереть? Впрочем, дивиться тут, наверное, нечему. Притесняют только тех, кто раньше пользовался привилегиями. Правда, далеко не у всех они были настолько велики, как у меня. В бараки попала и куча народа из среднего класса.
– Я угадала, да? Надо же, какая счастливица, – говорит Финнли уже без былого огня, обратившегося в тлеющие угли. – По крайней мере, тебе было что вспомнить, пока ты день-деньской вкалывала и кормила шелкопрядов.
Алекса за ее спиной кривится. Я прикусываю язык.
– Финнли, – тихо зовет Хоуп. Ее никто не перебивает. – Здесь никто не хочет ссориться. Кроме нас самих… у нас больше ничего нет.
Финнли швыряет в костер горсть веточек. Пламя поглощает их, вспыхнув искрами.
– Вы и понятия не имеете, – шепчет Финнли, – каково это, когда тебя забывают. – Ее слезы градом падают на раскаленные камни и шипят, испаряясь. – Когда твои друзья вступают в Стаю, а тебя даже не приглашают. Когда ты хочешь быть одной из них: ведь ты этого заслуживаешь, потому что ты не из привилегированных, не из богатых. – Финнли сглатывает. – И когда ты потом ненавидишь себя за такие мысли… и за давнюю дружбу с теми, кто настолько кровожаден.
Я ожидала услышать все, что угодно, но не такое откровение. Бросаю взгляд на Алексу, готовясь к новому витку скандала, однако та слишком погрузилась в свои мысли.
– Я понимаю, каково тебе, – говорит Хоуп и неотрывно смотрит на огонь. – Ненавидеть их, а одного – любить. Гадать, знала ли ты вообще этого человека по-настоящему… и почему не замечала в нем надломов, когда вы жили в соседних комнатах.
Речь, несомненно, о ее брате.
Пламя вновь вспыхивает, трещит. Война точно такая же: хищная, ненасытная. Она пожирает все живое на своем пути, пока не останется ничего, кроме пепла.
– Я никогда не была кровожадной, – произносит Алекса. Она по-прежнему где-то далеко, не с нами. – Я поступала так, как считала нужным, чтобы выжить.
13
Выживание.
Это не вдох-выдох.
Не просто откусить, прожевать, проглотить.
Выживать вообще не просто.
Не каждый Волк был изначально кровожадным – в это я верю. Не каждый Волк хотел купить жизнь ценой жизней других.
Они тоже хотели жить – но не ценой собственных жизней.
И жажда крови победила. Клыки и когти, желание выкарабкаться любой ценой. А те, кто более мягкотел, не стали выступать против, чтобы не попасть в расход.
Откусить. Прожевать. Проглотить.
Стремление выжить рождается не только из храбрости, но и из страха.
14
Предусмотрительно держимся друг от друга на расстоянии. Никто из нас не цепляет чужие, взрывоопасные, больные темы. Впрочем, мы в течение двух часов почти не разговариваем.
– Вот они – наши! – Финнли выхватывает из груды вещей два спасательных жилета.
– А кто сказал, что вам положены подушки? – фыркает Алекса.
– Возьми мою, – говорит Хоуп. – Ничего страшного, мне и так хорошо.
Забрав у Финнли жилет, она кидает его Алексе, которая, конечно, облюбовала себе местечко у костра. Она, наверное, придвинулась бы к огню еще ближе, но не хочет сжечь подстилку или волосы.
Хоуп и Финнли устраиваются на ночлег среди зарослей. От нашей поляны их отделяют несколько метров и буйный кустарник.
Я ложусь неподалеку от подножия дерева – не слишком близко, но и не далеко. Песок подо мной холодный, подушка из кофты выходит не ахти. Я предпочла остаться без подстилки – лучше уж так, чем кто-то меня возненавидит за то, что я не доплела четвертую. Поэтому ночь меня ждет долгая. Во-первых, мне не удобно. Во-вторых, вокруг полно мелких мошек.
– Я не собираюсь следить за костром до утра, – внезапно заявляет Алекса.
Желающих нет. Никто не произносит ни слова.
Ясно. Если Финнли предпочитает не связываться с Алексой – а Хоуп старается не дать Финнли вновь закипеть, – работа ложится на мои плечи.
– Я послежу.
Мне не сложно. Да и вряд ли я скоро засну.
И по-моему, я не одинока – вокруг царит тишина, но не покой. Алекса притворяется спящей, но в свете костра видно, как напряжены ее мышцы. Из-за кустов то и дело доносится шелест листвы: кто-то из девчонок осторожно ворочается.
А я уже два часа пытаюсь понять, почему Финнли оказалась не с той стороны Волчьей границы. А сколько еще таких, как она, о которых я и не догадывалась? Размышляю, сколько между нами невидимых границ. Как долго мы можем их проводить, пока каждый не останется один-одинешенек на собственном рваном клочке земли.
Но некоторые границы стереть легче, чем другие.
Те, что начертаны на песке, совсем зыбки. Накатит волна прибоя, быстрая, мощная – и все.
А Волки чертят свои границы кровью. Жестко, инстинктивно, беспощадно. Если люди оказывались богатыми, если шелковые имплантаты в подушечках их пальцев были ровными и не оставили шрамов (бесшовная операция стоила тысячи долларов, поэтому определить тех, кто не мог себе такое позволить, было проще простого), они становились мишенями. Ты ходишь в частную школу, живешь в фешенебельном районе, водишь роскошный автомобиль и имеешь личную бутылку «Хейвенвотер»? Хоть что-то одно из данного списка – и конец. Ты – за чертой. Наука эта построена не на точности, а на эмоциях. Но работало все на удивление безошибочно.
Указательный палец левой руки Финнли изуродован шрамами. У многих людей шрамы от имплантации – на правой: расплачиваться ведь удобнее ведущей рукой. Волки, должно быть, не заметили у Финнли швов на указательном пальце правой… и просчитались. Финнли не из богатеев. Она – левша.
Шелк-технологии тоже выстраивали границы – меридианы, иссекающие планету, на которой страны третьего мира стали прогрессивными, а капиталистические утратили былую власть.
Огромную роль сыграла наша гуманитарная деятельность. Первыми были бутылки «Хейвенвотер» – однажды, к примеру, на край света отправили целых шесть тысяч штук. А позже в «ИнвайроТек» сделали открытие и выяснили, что протеин шелка можно использовать в стольких сферах, о которых инженеры и не мечтали. Тогда-то и появились новейшие лекарства: они выглядели как пластиковые карточки и не требовали хранения при низких температурах. В те годы возникли новые преуспевающие семьи-династии. И новые процветающие города. Центральная Африка и Азия изменились – они не то, что из себя представляли даже тридцать лет назад. Шелкопряды перекроили мировую политику – так, как никто и не предсказывал.
Шелк-технологии оказались полезны – для тех стран. А здесь они зачастую вызывали проблемы,
