Буддолог кивнул.
На несколько минут в бильярдной установилась тишина.
– Давай, может, Герману позвоним, – сказал я хрипло, – объясним, по какому обрыву ходит.
– Да хуй с ним, с этим Германом, – махнул рукой Юра, – пусть он хоть на всю голову упадет. Нам-то что…
Он повернулся к буддологу.
– А если не двигаться к этой самой ниббане? Что тогда?
– Медитатор может надолго застрять в негативных состояниях. На годы и даже десятилетия. Подобное называется «Темной ночью духа». Это не эксклюзивно буддийская проблема. Об этом, например, писал Сан Хуан де ля Крус… Метафора Христа в пустыне тоже, в сущности…
– Деньги сохранятся? – перебил Ринат. – В смысле, собственник?
– Да. Но вряд ли принесут в таком состоянии много радости.
– Уй, – простонал Ринат. – Как же мы попали…
– Кончай скулить, – сказал Юра сурово. – Мужики мы или нет?
Он повернулся к буддологу.
– Есть хоть какой-нибудь выход? Ведь должен быть?
Буддолог подумал.
– Движение к ниббане – это путь, так сказать, вверх. Но должен оставаться и путь вниз. Если полностью прекратить медитативную практику, отказаться от духовной ясности… Сверзиться, так сказать, назад в пучину омрачений, из которых перед этим удалось вынырнуть… Если подобное происходит до вступления в поток, считается, что медитатор теряет свои духовные завоевания и возвращается к обычному психическому состоянию неразвитого мирянина.
– А из-за чего это происходит?
– Из-за нарушения заповедей и моральных правил.
Юра поднял с бильярда кий, взял его двумя руками, как самурайский меч – и нежно опустил Дамиану на плечо, словно примериваясь рассечь того надвое. Дамиан и так уже имел бледный вид, а тут прямо позеленел.
– Хорошо, – сказал Юра. – Дамиан, вы с Михаилом Юльевичем прямо сейчас все бросьте и проработайте вопрос. Если надо, подключите других специалистов. Составьте полный список опций. Полный. Что надо делать, чтобы эта гадость кончилась. И дай тебе Бог, Дамиан, чтобы мы выздоровели. Потому что тогда, может быть, ты останешься в живых. Хотя до конца я в этом уже не уверен…
3.2. LAS NUEVAS CAZADORAS. КЛАРИССА
Жизель открыла дверь, и Таня вошла в квартиру. Они по-сестрински чмокнулись, и Таня стала раздеваться.
– Кларисса там, – прошептала Жизель, кивая в сторону комнаты с проектором. – Смотрит монтажный материал.
– Может, на кухне подождать? – так же тихо спросила Таня, снимая сапоги.
– Почему, – ответила Жизель. – Зайдем. Уже кончается…
В комнате для занятий было полутемно. Работал проектор.
На кушетке лежала темнокожая молодая женщина: короткая стрижка, сжатые кулаки, напряженно выгнувшееся мускулистое тело. Она не обратила внимания на вошедших в комнату.
Проектор показывал картину «Неравный брак». Из динамика летел гневный женский голос:
– Пост-христианские страны, духовная культура которых укоренена в лицемерии, запрещают уличную проституцию для бедных – но великосветскую проституцию для богатых, эту скупку женской красоты толстосумами, не смеет запретить никто. На этом фундаменте покоится любая буржуазная патриархия, к какой бы политической трескотне она ни прибегала… Социально-эстетическая норма нашего мира – обрюзгший старый урод рядом с юной красавицей… Неравный брак сегодня так же неравен, как в девятнадцатом веке, когда была создана картина Василия Пукирева. Мало того, он стал еще неравнее, потому что самец чаще всего уже не утруждает себя самой процедурой брака, юридическими или церковными обязательствами! Вместо этого женщину просто нанимают по контракту. В сухом остатке только неравенство, неравенство в чистом виде…
На экране замелькали косые кресты и номера – видимо, монтажный блок кончился.
Жизель погасила проектор и зажгла свет. Незнакомка встала с кушетки.
Она была высокой и стройной, с выкрашенными в соломенный цвет короткими курчавыми волосами (словно ее голова была покрыта пеной для бритья). Несколько секунд она смотрела на Таню, а потом улыбнулась сахарными зубами – и протянула ей руку.
– Кларисса.
– Таня, – ответила Таня. – Very nice to meet you…[17]
– Можно по-русски, – без акцента сказала Кларисса, внимательно ее разглядывая. – Я вообще-то из Одессы. Уехала в восемь лет. Афроамериканец у меня только папа, примерно как у Обамы… Вот, значит, кому нынче снятся сны Аманды… Интересно. Очень интересно.
Таня почувствовала, что ее тянут за руку. Это была Жизель.
– Пошли на кухню, – сказала та. – Я сделала смузи с дыней и протеином.
Белковый шейк оказался вкусным – он чуть напоминал сладкие молочные коктейли из детства.
– Вы тут без меня обойдетесь? – спросила Жизель. – А то мне тренироваться надо.
Таня поняла, что деликатная Жизель хочет оставить их вдвоем.
– Обойдемся, конечно, – сказала Кларисса. – Нужна будешь, позовем.
Жизель вышла. Таня с Клариссой сели за стол.
– Как тебе этот «Неравный брак»? – спросила Кларисса.
– Если честно, – вздохнула Таня, – моя история.
– Не только твоя. Быть трофеем – судьба практически любой сексуально привлекательной женщины в нашем мире. Иногда горечь смягчают дети. Но чаще… Чаще, увы, дети ее добавляют.
– Может, лучше быть некрасивой?
– Это не выход, – ответила Кларисса. – Красивых женщин патриархия выкидывает на помойку, выжав из них все соки. Некрасивых сразу.
– А в чем тогда выход?
– В борьбе, – сказала Кларисса. – Мы должны захватить финансовые и политические рычаги этого мира. Только после этого мы сможем осуществить тот великий культурный поворот, которого ждет история – и победить мировую хуемразь.
Таня не слышала этого слова раньше. Оно понравилось ей сразу. Коротко, точно и по существу.
– Мы – это кто? – спросила она.
– Мы называем себя «Новыми охотницами». Las nuevas cazadoras. Тебе приснился сон Аманды. Это значит, что ты должна стать одной из нас. Вернее, не должна. Можешь.
– Это что, тайное общество?
– Не совсем тайное, – ответила Кларисса, – и не совсем общество. Это не иерархическая организация, а сетецентрическая структура. Она зародилась в Америке около сорока лет назад – и с тех пор постепенно, как грибница, прорастает сквозь ткань современного мира. Нас пока не слишком много, и мы держимся в тени. Но наши ряды растут. Настанет день, когда мы выйдем из сумрака и победим.
– Это какой-то феминизм?
Кларисса улыбнулась.
– Феминизм – это очередная игрушка патриархии. Он беззуб и слаб. Если хочешь, мы – это эзотерический феминизм.
– В каком смысле эзотерический?
– Примерно в том, в каком Гурджиев называл свою систему эзотерическим христианством. Но мы не просто эзотерический феминизм, мы еще и боевой феминизм.
Таня поняла, что расспросы не обязательно сделают предмет яснее – может случиться ровно наоборот. Но все-таки она решила задать Клариссе еще один вопрос.
– А почему ты уверена, что мне приснился сон Аманды?
– Ты не одна, кому он снится. Там могут меняться некоторые нюансы, даже действующие лица. Но общий рисунок всегда один и тот же. Чтобы узнать его, достаточно нескольких вопросов.
– И в чем смысл этого сна?
– Это действительно один из снов Аманды Лизард. Мы узнаем по нему тех, кто может войти в наши ряды.
– Кто эта Аманда?
– Ты когда-нибудь слышала о сестрах Дворкин?
– Нет.
Кларисса улыбнулась.
– Ты, скорее всего, знаешь об одной из них. Просто не помнишь. Андреа Дворкин – очень известная американская писательница и феминистка.
Таня только пожала плечами.
– Но Андреа для нас не особо важна. У нее была сводная сестра, о которой мало кому известно. В открытом доступе сведений об этом родстве нет. Эту сестру звали Аманда. Аманда Дворкин. Она тоже была яростной феминисткой, писательницей – и одновременно одной из учениц Карлоса Кастанеды. Вместе с ним она участвовала в разработке гимнастики «Tensegrity». Слышала
