Каждый раз при этом мне вспоминалась история, как охотники за Усамой бен Ладеном заметили с дрона какого-то долговязого человека, гуляющего в пакистанских горах (Усама был высок ростом), и бац… А потом – упс – нашли другого верзилу, и опять бац… Потом еще одного. А потом уже нашли настоящего. Если, конечно, верить спецнарративу.
Сделанного заказа я никогда не менял. Я чувствовал себя почти оператором дрона, и это было не слишком приятно. Недаром ведь о моральной драме этих людей уже столько лет снимают фильмы и пишут книги.
За едой мы с Юрой и Ринатом обменивались мнениями о том, как идет лечение. Шло оно плохо: симптомы сохранялись. Но помогала сама рутина, сама постоянная необходимость переходить от одного аттракциона к другому. Как выразился Юра, когда играешь в футбол, забываешь, что в мяче пустота.
Сравнение было точным: мы играли в футбол с распадом и небытием – и, хоть состояние наше практически не менялось, сложная организация игры позволяла забыться и кое-как переползать из часа в час.
После первого приема пищи мы возвращались на виллы, и начиналась одна из самых мучительных для меня процедур – косметика и гирлянды. Нас украшали по рецептам древней Индии: подводили глаза сурьмой, красили волосы басмой, чернили брови углем.
Это была своего рода ежедневная экскурсия в далекое прошлое. Было даже интересно – но чего я не переносил совершенно, это коричневой краски на зубах и цветочных гирлянд. От краски было липко во рту, а от душного запаха цветов кружилась голова; кроме того, гирлянды были неожиданно тяжелыми и мешали двигаться.
Самое главное, что во всех этих наивных заигрываниях с красотой чудилась древняя тщета, века и тысячелетия напрасных попыток избежать распада и гибели – из-за чего подлинная природа реальности проступала еще отчетливей. Но я знал, что самое страшное в моем положении – это отчаяться и потерять надежду. Поэтому я не возражал, даже когда мои ладони и пальцы красили в оранжевый цвет.
Вслед за косметическим часом мы снова собирались вместе и, словно ялтинские триумвиры, усаживались в три кресла под белыми балдахинами. Начиналось созерцание танцев.
В первые дни перед нами выступал местный этнографический ансамбль. Его танцовщицы напоминали девственных духом сельских продавщиц, еще не познавших, что жирной женщине не следует оголяться в сексуальных целях, а много золота на шее и руках – это признак не столько богатства, сколько уязвленной нищеты. Они разыгрывали перед нами сцены из «Махабхараты».
Эти танцы вызывали у нас такое омерзение к нагому человеческому телу, что через неделю теток заменили нормальными молодыми девочками из Румынии. Они хотя бы волновали плоть. Да и в смысле древнего эпоса это было точнее, потому что суть любой махабхараты сводится именно к молодым красивым кискам: будь там что-то другое, эпос до нас просто не дошел бы.
Сначала румынки выступали в бикини, а потом их переодели в сари и научили танцевальным мудрам.
Три раза в неделю из Дели к нам приезжал какой-то местный нижинский с полицейскими усами – ему делали синее лицо, и он выступал в танце Кришны и пастушек (мы называли этот номер «синий петух и румынские куры»). Думаю, что размер его гонорара предполагал интимные услуги самого широкого профиля, но это не было интересно даже Ринату.
С музыкой сперва была проблема. Я ненавижу ситар: главная функция этого инструмента, как мне кажется – гипертрофировать все то, чем омерзительна балалайка, и навязать это душе в качестве индии духа. Именно ситар и блеял мне в уши целый день.
Индийскую музыку не любил никто из нас, так что скоро мы пришли к компромиссному решению: пока на эстраде беззвучно выступали индусы с традиционными инструментами, колонки играли хиты времен нашей юности. За имитацию музыкантам приходилось платить даже больше – она почему-то оскорбляла их достоинство. Зато мы слушали нормальный старый музон.
Потом мы расходились по персональным мастерским.
Самой важной трансгрессией, как постоянно напоминал Дамиан, было убийство – а этим лучше заниматься без свидетелей, даже когда речь идет о насекомых. Впрочем, друг про друга мы знали все.
Юре готовили местных тараканов с фашистскими знаками, нанесенными на надкрылья розовым маникюрным лаком – он говорил, что так ему проще, и похоже на его любимый «Вольфенштейн». Тараканы в Индии летают, так что для Юры бой был почти на равных, как с эскадрой Люфтваффе.
Странный человек этот Юра – по поводу людей в девяностые не слишком рефлексировал, а тараканов жалел… Впрочем, поглядывая на мелькающего по территории Дамиана, я его частично понимал.
Ринату возили комаров, а мне мух. Мне было легче с мухами, потому что я в детстве натренировался убивать их газетой – и теперь, для набоковского содрогания Мнемозины, заказал себе репринты «Правды» на плохой сероватой бумаге советского типа.
Я не оговаривал этого особо, но большинство привезенных самолетом газет были с памятными траурными ликами – Брежнев, Андропов, Черненко… Наверно потому, что такие проще было найти – во многих семьях их хранили на счастье.
У каждого из нас в мастерской была специальная машинка, которая выплевывала насекомых с интервалом в несколько секунд – такие делают в Америке то ли для генетической борьбы с комарами, то ли для биологического отдела ЦРУ (судя по тому, что покупать технику пришлось через Канаду, последнее вернее). Это был прозрачный цилиндр со слипшейся в дрожащий ком массой насекомых.
Внутри был сложный механизм подачи – прецизионные люлечки, дверки и сепараторы. Система отлавливала мух и легчайшим пневмодуновением выплевывала наружу.
В происходящем была грустная ирония: столько хай-тек-заботы, внимания к детали, мягкой точности расчета – и быстрая безжалостная расправа почти сразу после вылета в большой мир… Аналогия с человеческой жизнью и судьбой была полной, особенно с учетом того, что на бедняжек пикировала плоская морда гениального секретаря, и это было последним, что они видели в мире.
Мне не жалко было мух – я шлепал их с детства и никогда не задумывался, хорошо это или плохо. А вот Ринат, поднявшийся по лестнице инсайтов выше нас всех, признался, что убийство уже дается ему с трудом.
– Я думал, – говорил он, – что комара просто. Да, просто, когда ты его рефлекторно бац… А тут он тебе ничего еще не сделал, а ты… Эх.
Сперва у него была мухобойка с ударной поверхностью в виде черного резинового ромба с белой арабской вязью – выглядело это подозрительно похоже на флаг Исламского государства (организация в России запрещена), но когда я спросил, что там написано, он сказал, что точно не знает. Думаю, он врал.
Мне приходило в голову, что мы трое действуем таким странным образом, чтобы спрятать свое личное грехопадение в едином космическом потоке смыслов, затерявшись среди образов других эпох или человеческих общностей – говорю это только для того, чтобы показать, как необычно стала работать моя голова после пережитых инсайтов. Когда
